Мягкотелые личинки рассыпались по полу, и Эш отгонял ногой тошнотворную массу, иррационально боясь, что корчащиеся личинки, как только покончат с едой, полезут вверх по его ноге и в итоге проберутся к нему в пах.

Когда он рывками поднялся на ноги, грубо скользя спиной по стене, то закричал, чтобы дать выход гневу, скручивавшему желудок. Неужели у Дельфины такое представление о шутках? Нет, он отверг подобное предположение с ходу – это было нечто, чего она, он в этом не сомневался, никогда бы себе не позволила. Значит, кухонный персонал? Но опять-таки вряд ли: никто из них не посмел бы вручить кому-то ранга доктора Уайетт пакет из серебристой фольги с гниющим мясом и личинками.

Без дальнейших размышлений он подхватил живую кучу и поспешно пошел к открытому окну, а пока он шел, мясистые маленькие личинки падали ему на запястье и на ковер. Борясь с отвращением, он выбросил извивающийся пакет из окна, не подумав, что внизу может кто-нибудь проходить. Он содрогнулся, затем обследовал ковер и растоптал каждую личинку, попавшуюся ему на глаза.

В едва сдерживаемой панике – его ужасал не столько вид личинок, сколько мысль о том, что он мог бы, раздумывая о своих планах, случайно откусить кусок сэндвича, – он не заметил, что лампа на маленьком столе потускнела. Эш прошел в ванную и открыл кран, затем сбросил куртку и тщательно вымыл руки в крошечной раковине.

Вдруг раздался кошмарный крик, переросший в другой, выше тоном. Эш замер, холодная вода по-прежнему текла сквозь пальцы. Звук донесся издалека, но он знал его источник.

Огромный обеденный зал столовой проходил под его комнатой, и он задержался на мгновение, пытаясь понять, что к чему: звуки, крики – ибо сейчас их было гораздо больше – смешивались с другими, и шум таким образом становился громче. Не потрудившись вытереть руки или взять куртку, Эш бросился через спальню в коридор. Посмотрев налево и направо, он увидел, что там никого нет, и без дальнейших колебаний направился к овальной лестнице, которая приведет его в обеденный зал.

В спешке он не заметил, что тяжелая дверь старомодного лифта открыта. Но когда он проходил мимо нее, пара больших грубых рук потянулась за ним из тусклого интерьера лифта, предохранительная дверь которого была широко открыта и удерживалась в таком положении чьей-то выставленной ногой.

Мускулистые пальцы обхватили ему шею, втаскивая его в коробчатую кабину.

Эш едва успел увидеть, кто на него нападал, прежде чем тяжелый кулак врезался ему в запрокинутое лицо.

В обеденном зале царил полный хаос.

Сандра Беллинг была потрясена до ясности рассудка, потрясена настолько, что испытывала ужас, подобного которому никогда не испытывала прежде. Даже ужас, который испытала, когда обнаружила своего маленького мертвого ребенка, с голубоватыми губками и фиолетовыми щечками, не шел с этим ни в какое сравнение. Сандру вытряхнуло из седативной дымки и состояния подавленной памяти; и она кричала и кричала, не только из-за корчившихся у нее на тарелке личинок и закрученных пятнышек лярв, падавших изо рта коренастого человека справа от нее, когда он вгрызался в свою говядину, словно не обращая внимания на отвратительный вкус и извивающиеся штучки, падавшие у него с губ и прилеплявшиеся к нижней челюсти.

Но когда до Олега Ринсинского дошло наконец, что такое он ест, его крик, хотя и ниже тоном, чем у Сандры, был гораздо громче. Он заорал на весь зал, но уже только присоединился ко всем другим воплям, крикам и звукам рвоты. Мужчины и женщины теряли сознание, давясь сгнившей едой и пытаясь вытолкнуть ее из горла. Другим повезло больше – они заметили, что испорченные блюда кишат бесчисленными личинками, прежде чем успели их отведать.

Сэр Виктор Хельстрем обомлев смотрел, как из личинок стремительно развиваются куколки. Он был спорым едоком и уже поглотил большую часть своей говядины, и мушиные яйца чрезвычайно быстро – немыслимо быстро – превратились в личинки у него внутри, продолжая быстро преобразовываться в молодых мух.

Хельстрем яростно чихнул, и из ноздрей у него извергся черный поток мух, взмывая в воздух единой стаей, чтобы витать по всему залу. Их инстинкт, казалось, заставлял их нападать на любого человека, который им попадался, жужжа вокруг голов, садясь им на лица и руки, намеренно вторгаясь в глаза и уши, даже во рты. Когда им попадались женщины в вечерних платьях, с голыми плечами и руками, шеями и лицами, их внимание даже возрастало.

Из-за стола, где сидели два изумленных экс-нациста, Бруннер и Хайм, и где начались беспорядки, более старый и трясущийся из них, Бруннер, шатаясь, с трудом поднимался, уронив позади себя стул. Капля, что лишь несколько мгновений до этого неуклонно держалась на кончике носа, наконец