Столица Киргизии притягивала Ивана незнакомыми прежде ощущениями: «Шумящие арыки, стройные тополя, лёгкая сухая пыль… свист ветра по жёсткой траве, слепящий солнечный свет, тёплые сухие ночи, тёплый сухой, чуть горьковатый воздух — хорошо!»[78]

Во Фрунзе молодой искатель испытал необыкновенную лирическую встречу, которая потом отразилась в рассказе «Тень Минувшего». В нём Ефремов будто заново любуется обликом загадочной и притягательной Мириам: «Прямо перед ним выскользнула из тени аллеи, легко перескочила арык и пошла по дороге девушка в белом платье. Голые загорелые ноги почти сливались с почвой, и от этого казалось, что девушка плывёт по воздуху, не касаясь земли. Толстые чёрные косы, резко выделяясь на белой материи, тяжело лежали на её спине и спускались до бёдер своими распушившимися концами».

…Лето приближалось к макушке, и поезд нёс Ивана на север, к прохладе великих рек и новым открытиям.

С отчётом приходилось спешить. Впереди ждала новая экспедиция, в задачах которой переплетались интересы палеонтологии и промышленные потребности страны. Ивану предстояло исследовать местность, где были найдены первые на территории России кости ископаемых животных. Ещё в середине XVIII века Василий Никитич Татищев и Виллим Иванович Генин об ископаемых остатках писали как о «куриозных вещах, показывающих премудрость натуры». Татищев сообщал, что рудокопы находят «многие дивные или фигурные камения, в которых закаменелые рыбы, черви, листья от деревьев или травы, раковины и прочая видимы».

И вот уже Иван идёт по степной дороге от Уранбаша к хутору Горный.[79] Далеко впереди — шлейф пыли. Это телега, что везёт к хутору снаряжение экспедиции, на ней едут коллектор[80] и рабочий. Иван решил пройтись пешком, чтобы оглядеться на той земле, из которой русские рудокопы извлекали «куриозные вещи».

Дорога вела вдоль поймы речки Каргалки, празднично-зелёной, украшенной белыми соцветиями таволги. Развесистые вётлы с тёмно-серой, в глубоких продольных трещинах корой росли у воды, узкие серебристые листья тихонько покачивались над быстрым потоком. Слева встал десятиметровый обрыв, крупные угловатые глыбы грозили упасть на дорогу. Затем берег начал выполаживаться, и вскоре он поднимался вверх плавным увалом. Нежно волновались под ветром ещё зелёные, нераспушившиеся ковыли, розовыми шарами готовилось зацвести перекати-поле. В полугоре почти из-под ног Ивана взлетела крупная птица, затрепетала пёстрыми крыльями, тонкий необычный свист доносился до слуха даже тогда, когда птица была уже далеко. Ефремов успел заметить чёрную шею с белым галстучком, по которому сразу узнал стрепета. Вспомнился Пётр Петрович. Иван ясно ощущал, что вера учителя в него, совсем ещё юного учёного, поддерживает его и сейчас, когда надо найти ответ на сложный, ещё никем не решённый вопрос.

Вот и вершина плато — по-здешнему «сырта». Здесь, верстах в семидесяти на северо-запад от Оренбурга, располагаются значительные по степным меркам высоты — до 300 метров над уровнем моря. По ним проходит водораздел между реками, текущими в Урал, и бассейном Волги. Сырты по краям словно надрезаны логами — широкими оврагами, в верховьях которых растут колки — весёлые и светлые берёзовые рощицы. В низинах, поближе к воде, стоят небольшие хутора — белые домики издалека кажутся особенно приветливыми.

Добрый друг — степной ветер — дул прямо в лицо. Небо и земля сливались на горизонте. Пространство, не ограниченное видимыми преградами, превращалось в простор.

Когда взгляд насытился зрелищем неоглядных далей, Иван стал внимательнее разглядывать сырт — и сразу понял, почему возница назвал эти земли порчеными. Из окна вагона Иван видел, что почти всё Оренбуржье распахано, покрыто полями. Здесь полей не было, да и трудно было что-то сеять на земле, покрытой бугорками и буграми, ямками и большими провалами — остатками древних и новых выработок, шахтами и отвалами пустой породы и бедной руды. Провалы и пригорки покрылись вишарником — так здесь называли густые заросли низкой дикой вишни с блестящими, будто глянцевыми тёмно- зелёными листочками и сладкими, терпкими, душистыми ягодами. Что-то вздрогнуло в душе юноши, когда он представил, что всё тело сырта пронизано множеством рукотворных подземных ходов, уходящих на глубину до 100 метров. С бронзового века трудились в Каргалах рудокопы, добывая зелёные и голубые камни — малахит и лазурит, из которых потом выплавляли необычайно чистую медь. Затем добыча на много столетий прервалась, чтобы начаться заново лишь в XVIII веке.

В 1740 году симбирский купец Иван Борисович Твердышев откупил земли Каргалы и быстро наладил добычу медных руд по следам так называемых чудских, или ордынских, выработок. Рудники были настолько богаты, что на каждый вложенный рубль Твердышев получал десять рублей прибыли, притом что возить руду для выплавки меди приходилось на южноуральские заводы за сотни вёрст. Выплавку меди на месте производить было невозможно: для этого использовался древесный уголь, а леса в Оренбуржье не росли. До середины XIX века земли Каргалы давали от одной пятой до четверти всей меди Российской империи. Однако к концу века добыча прекратилась: рентабельные по тем временам руды оказались исчерпанными. К тому же отмена крепостного права лишила горнозаводчиков дешёвой рабочей силы, а платить рабочим, которых они совсем недавно считали своей собственностью, владельцы рудников не желали.