Дальнейшее участие подруг в обряде поцелуя со змеем вне этого эпизода выглядит бездумной ловкостью пресыщенных танцовщиц и лишено судьбоносного содержания. После же описания тантрического посвящения — становится важным экзаменом, символическим воплощением новообретённого контроля над змеем кундалини. Следует отметить, что Эрис и здесь проявила себя так, что змей в итоге кинулся на другого человека.
В эросе идёт взаимопроникновение не только тел, но и душ, и духовных средоточий. И взаимная передача этой информации. Эрос, каким бы жёстким он ни был, — это сочувствие, а не «дальше, выше, сильнее» безотносительно к половой силе партнёра. Индийцы были экстрасенсами, психически гораздо могущественнее Тайс и Эрис. Поэтому, скорее всего, жрец добровольно принял в себя страшные кармические изломы женщины, которую посчитал достойной.
Если у молодого скульптора, влюбившегося в образ Эрис, было роковое влечение и его излечили интенсивным сексом налитые безличной женственностью жрицы любви, то в случае самой Эрис мастер тантры облегчил её роковую великую судьбу, пожертвовав собой. Тантра — лишь путь, а цель — любовь. Недаром в последних главах чёрная красавица проявляет себя совершенно по-новому, поднимаясь до сопереживания путям всего человечества: «Слабые молят о чудесах, как нищие о милостыне, вместо действия, вместо того, чтобы расчищать путь собственной силой и волей. Бремя человека, свободного и бесстрашного, велико и печально. И если он не стремится взвалить его на бога или мифического героя, а несёт его сам, он становится истинно богоравным, достойным неба и звёзд!»
Можно описать происшедшее в образе внутрипсихического парада планет, когда энергия сверхсистемы может беспрепятственно втечь в низшие по размерности системы через зыбкую во времени шахту, канал, акупунктурную точку. Это ведь тоже нуль-пространство — точка изживания старой кармы и рождения новой судьбы.
Словами Тайс Ефремов говорит нам о краеугольной категории эстетики, сплавляемой с этикой — понятии Прекрасного: «Без него нет душевного подъёма. Людей надо поднимать над обычным уровнем повседневной жизни. Художник, создавая красоту, даёт утешение в надгробии, поэтизирует прошлое в памятнике, возвышает душу и сердце в изображениях богов, жён и героев. Нельзя искажать прекрасное. Оно перестанет давать силы и утешение, духовную крепость. Красота преходяща, слишком коротко соприкосновение с ней, поэтому, переживая утрату, мы глубже понимаем и ценим встреченное, усерднее ищем в жизни прекрасное».
Предупреждение об искажении прекрасного звучит особенно актуально в нашей стране сейчас, в начале XXI века, в эпоху постмодернизма, который стремится разъять целостность любого образа. Ещё одно предупреждение этого же рода — о низведении таинства любви до фиглярства, базарного зрелища. Любовь мужчины и женщины — великий дар богини-матери, возносящий человека до служения высшему. Нарушение завета молчания, привычка смотреть на женщину как на добычу ведут к утрате способности ощущать любовь как величайшую драгоценность, к низведению чувства, равняющего человека с богами, на уровень похоти.
Ефремов прослеживает жизнь Тайс от сияющей юности до уверенной мудрости. Во время написания романа он постоянно обращается к мысли об автобиографии, внутренним взором отмечая границы своей жизни — юности, зрелости и мудрости. Отточены и универсальны формулировки.
Делосский философ считает страсти и желания, обуревающие человека в юности, преходящими знаками его силы.
Лисипп говорит Тайс о её зрелости: «С каждым годом ты будешь отходить всё дальше от забав юности. Шире станет круг твоих интересов, глубже требовательность к себе и людям. Обязательно сначала к себе, а потом уже к другим, иначе ты превратишься в заносчивую аристократку, убогую сердцем и умом…» Происходит перекличка с диалогом Фай Родис и Таэля о высших ступенях восприятия и самодисциплины, когда думаешь прежде о другом, потом о себе.
От Лисиппа же Тайс слышит о мудрости: «Мудрых людей мало. Мудрость копится исподволь у тех, кто не поддаётся восхвалению и отбрасывает ложь. Проходят годы, и вдруг ты открываешь в себе отсутствие прежних желаний и понимание своего места в жизни. Приходит самоограничение, осторожность в действиях, предвидение последствий, и ты — мудр. <…> Не следует много рассуждать о знании богов и людей, ибо молчание есть истинный язык мудрости».
Мудрый видит обе стороны бытия — «красоту мечты и неумолимую ответственность за содеянное». Чем выше дар, чем ярче мечта, тем строже взыщет судьба.
Об этом законе помнил сам Иван Антонович, каждый час своей жизни посвящая работе. Он успел дописать свой последний роман и подготовить его к публикации. Как ваятель Клеофрад, он ушёл из жизни, завершив свой труд.
Замечательно высказывание Тайс, удивившее делосского философа: боги из зверей становятся людьми. Тайс понимает, что это процесс очеловечивания самого человека. Чем большую власть в психике имеют животные накопления, чем меньше осознана собственно человеческая уникальность и значение этой уникальности — тем большее значение имеет природный мир. Но афинянка не делает (и пока не может сделать) следующего вывода, направленного уже в будущее: о том, что с развитием абстрактного мышления позже в разных частях света родится идея богочеловека с ясным пониманием второй части этого утверждения: Царство Божие внутри нас… Но даже тогда останется традиция символически изображать божественных персонажей в виде тех или иных зверей.
Тема меры активного противодействия злу занимала Ефремова из романа в роман. Продемонстрированный в «Часе Быка» рафинированно-
