Чайковского, которые она полюбила слушать в саду, за чайным столом, возле пруда с золотыми рыбками и лилиями, обрамлённого деревьями с кормушками для птиц.

Иван Антонович с Тасей вернулись на дачу.

Они недолго оставались одни.

Иван Антонович уже давно искал хорошего художника: он мечтал о портрете Таси, которая была одним из прототипов Симы, Серафимы Металиной в «Лезвии бритвы». И вот Александра Алексеевна Юферова[316] посоветовала Ефремову поговорить о портрете с Алтаевым, которого звали Серафимом. Редкое имя, особенно в советское время. Какие удивительные совпадения, да не одно, а сразу два: первый настоящий художник, которого встретил Ефремов, был Григорий Иванович Чорос-Гуркин — алтаец.

Серафиму Петровичу было 40 лет. Зрелый мастер и чуткий педагог, он понимал, что важно расположить к себе модель.

Таисия Иосифовна запротестовала против своего портрета: она требовала написать портрет Ефремова. И Серафим Петрович начал работу. Беседуя в свободное время с Мастером, он стремился понять душу Ивана Антоновича, вникнуть в его мир, часто вспоминал мысли, высказанные в романах, известных всем образованным людям страны. Нарисовал выразительный карандашный портрет в профиль.[317]

После ряда набросков пришла идея для большого полотна: писатель в светлом летнем костюме на фоне звёздного неба — и больше ничего: между Мастером и звёздами нет посредников.

Ефремов послушно позировал, прислушивался к просьбам художника. Вглядываясь в черты лица Серафима Петровича, в его точные, лаконичные движения, он думал, что художник мог бы стать героем его рассказа. За его спиной, незримые, но ощущаемые явно, стояли поколения казаков — смельчаков, первопроходцев. Пращур Серафима Петровича, что входил в ватагу Ермака, видимо, неспроста носил уникальную фамилию — Алтаев. Может быть, его отец совершил трудный поход и достиг невиданных ранее мест. От самого Ермака Алтаев получил наказ: собирать в кисет семена деревьев, плоды которых понравятся. Почему именно Алтаев получил такой наказ? Может, отличался он особой сметкой, наблюдательностью и терпением, чтобы дождаться, когда семена созреют.

Когда Иван Грозный простил Ермака и подарил ему шубу со своего плеча, часть казаков осталась в Сибири, а часть вернулась домой, на Дон. Вернувшиеся высаживали в родную землю семена. Так повелось с тех пор, что и в XIX веке, возвратившись из Франции, казаки заботливо ухаживали за лозами привезённого из тёплой Европы винограда, приручая его, приучая к своей земле. Казаки сочетали в себе несоединимые, казалось бы, черты — отважных воинов, тонких наблюдателей-натуралистов и терпеливых земледельцев. Одна из этих черт — наблюдательность — ярко проявилась в потомке, превратив его в художника.

Портрет действительно получился удачным и понравился Ивану Антоновичу. Он вновь вернулся к желанию запечатлеть на полотне жену, и Алтаев остался в Новодарьине, чтобы написать портрет Таисии Иосифовны.

Работа не клеилась.

— При Иване Антоновиче вы одна, а без него — другая, — сетовал Серафим Петрович.

И действительно: при Иване Антоновиче лицо жены начинало светиться удивительным светом.

Готовая картина не понравилась Тасе. Она показалась сама себе похожей на райкомовскую тётку.

И тогда художник решил создать парный портрет.[318]

Под густыми ветвями старого дуба — узкий стол, накрытый белой скатертью. Слева видна ваза — простой глиняный горшочек с букетом синих (любимый цвет Ефремова) колокольчиков. Справа, в плетёном кресле, боком к зрителю, в светлом костюме и белой рубашке сидит Иван Антонович. Левая рука свободно лежит на подлокотнике кресла, в правой он держит, немного отстранив от себя, лист бумаги. Голубые глаза его устремлены на бумагу, он только что закончил читать вслух новые страницы эллинского романа, главная героиня которого — гетера с именем его жены — Тайс. Сосредоточенное, светлое лицо его вдохновенно и строго.

Между фигурой Ефремова и листом бумаги, лицом к зрителю — Таисия Иосифовна в тёмно-голубом платье. Она опёрлась локтями на стол, свела запястья и положила подбородок на ладони. Короткие тёмные волосы зачёсаны набок. В огромных тёмных глазах, смотрящих вроде бы на зрителя, но устремлённых вглубь души, — мечта, разбуженная фантазией, и тревога за любимого.

За её спиной угадывается поляна, поросшая жёлтыми цветами — золотое свечение, энергия жизни, которую она дарит мужу.

Рассматривая готовую работу, Иван Антонович, довольный, произнёс:

— Вишь, Тасенька, какой у нас художник оказался. А мы хотели Глазунову заказать свой портрет. Зачем?

Через несколько лет Даша, внучка Ефремова, начала заниматься в студии Серафима Петровича и стала профессиональным художником…

Пребывание на даче пошло на пользу. Стенокардия утихла, и удалось много писать: новый роман был закончен. Из «Каллиройи», короткого рассказа 1940-х годов, из простой «Легенды о Тайс» он превратился в широкое полотно (17 глав, предисловие, эпилог), и название ему потребовалось соответствующее — «Тайс Афинская».

В город Ефремовы вернулись в конце сентября. Окончательная правка романа, чистовая перепечатка — и уже журнал «Молодая гвардия» алкает публикации.