водного потока, а Талия улыбается изредка, освещая нас лучами доброго юмора. Полигимния поёт священный гимн труду, упорству и мужеству человека. Царит же над сёстрами Урания — муза звёздного неба, устремляющая взор в недоступные человеческому глазу глубины космоса, олицетворяющая принцип познания как священной тяги ко всему высокому и прекрасному.

Ефремов ощущает, что читателю, живо откликнувшемуся на темы его рассказов, можно довериться вполне, и разворачивает свою мысль во всю силу.

Толчком для рождения сюжета послужил хранящийся в Палеонтологическом музее череп бизона, жившего на территории Якутии примерно 40 тысяч лет назад. Геологи нашли его на правом берегу Вилюя в 1925 году. На лобной кости обнаружилась аккуратная круглая впадинка. Отверстие не было сквозным, костная ткань вокруг повреждения отчасти заросла.

Это означало, что бизон выжил.[174] Но кто или что могло оставить подобное отверстие? А что, если представить, будто это след от мощного выстрела? Однако кто мог стрелять в бизона, когда до изобретения огнестрельного оружия человеком было необычайно далеко? Быть может, космические пришельцы? В фантастическом произведении можно перенести подобное событие на 70 миллионов лет назад, и тогда пришелец будет стрелять не в бизона, а в хищного динозавра…

В мае 1945 года в письмах Быстрову Ефремов рассказывает о своей новой задумке и, как всегда, получает от друга полную поддержку. Быстров отвечает: «Вы, конечно, понимаете, что человеческая фантазия не может создать ничего нового, ибо она спекулирует на старых представлениях. Она их просто комбинирует, и в фантастических вещах фантастична только комбинация, а не составные части. Части — дело старое. Это следует иметь в виду и относительно автора, и относительно читателя. Но… зато какой изумительный колорит приобретёт рассказ, если автору удастся вырваться из цепей комбинаторной фантастики и создать нечто потрясающе невероятно новое и, кроме того, заставить читателя это принять — и понять, и поверить».[175]

Ефремов действительно вырывается из цепей комбинаторной фантастики, рождая невероятный сюжет, обоснованный настолько безупречно и всесторонне, что читатель безусловно верит: да, 70 миллионов лет назад нашу планету посетили разумные существа, оставившие на ней следы, доступные для изучения.

Быстров по просьбе коллеги составляет вероятный, с точки зрения эволюционной физиологии, портрет ископаемого «уранита», и Ефремов принимается за работу.

Он создаёт «палеонтологический детектив»: 70 миллионов лет назад кто-то стрелял в динозавров, и два следователя с разными характерами вступают в борьбу со временем, чтобы разгадать тайну Сикана.

В центре повествования — два друга, профессора Давыдов и Шатров.

Советское массовое кино 1930–1940-х годов пыталось создать образы учёных, но они имели либо ярко выраженный комический, либо чрезмерно пафосный характер. Словно в противовес представлениям, транслируемым через фильмы.

Иван Антонович решил быть максимально конкретным, рисуя своих героев, чтобы учёные воспринимались не как ходячие схемы, а как живые, страстные, жадные до жизни люди.

Действие и покой, напористое движение и напряжённая статика, скрывающая неукротимый напор мысли, — герои воплощают в себе крайние проявления гения, создавая поле, в котором рождается великое открытие.

Данные палеонтологии, астрономии, геологии, химии сливаются воедино, получая мощное подкрепление в виде производительных сил страны. Мы наблюдаем не бесстрастное, как в научных статьях, изложение хода мысли учёного. Мы видим, как, в каких обстоятельствах, при сцеплении каких, казалось бы, случайностей возникают озарения, инсайты, из которых вырастает спираль открытия. Творческое, не скованное границами условностей взаимодействие учёных — Шатрова и Давыдова — залог подлинного познания.

Ефремов раскрывает перед нами лабораторию мысли, показывая не только победные пути, но и ловушки, которые поджидают людей, всецело посвятивших себя науке. В одной из таких ловушек оказывается в начале повествования Шатров: «Он давно уже чувствовал вялость. Паутина однообразных ежедневных занятий плелась годами, цепко опутывая мозг. Мысль не взлетала более, далеко простирая свои могучие крылья. Подобно лошади под тяжким грузом, она ступала уверенно, медленно и понуро. Шатров понимал, что его состояние вызвано накопившейся усталостью». Он расплачивается «за своё длительное самоограничение, за нарочитое сужение круга интересов, расплачивается отсутствием силы и смелости мысли. Самоограничение, давая возможность большей концентрации мысли, в то же время как бы запирало его наглухо в тёмную комнату, отделяя от многообразного и широкого мира».

Из этой ловушки Шатрову удаётся вырваться, когда научная задача, вставшая перед ним на стыке палеонтологии и астрономии, оказывается настолько потрясающей, что учёному требуется стать выше самого себя не только для того, чтобы её решить, но и даже для того, чтобы в полной мере осознать масштаб проблемы.

Профессор Давыдов, в противоположность Шатрову, жадно впитывает разнообразные впечатления жизни, и это даёт ему возможность предвидеть пути развития науки, выходить за пределы сегодняшних знаний. Отвечая на вопрос аспирантов о выборе научного пути, он произносит подлинный гимн самоотдаче учёного: «Только тогда, когда ваш ум будет требовать знания, ловить его, как задыхающийся ловит воздух, тогда вы будете подлинными