В лучах фонариков мелькали черные лужи и пятна — это была кровь. Разбросанные, раздавленные, втоптанные в пыль куски — это были части человеческого тела. Опознать по ним внешность было бы невозможно, потому что такие фрагменты у всякого находятся только внутри, но в самой середине месива валялся ярко-розовый детский сандалик — один из тех, что с утра были надеты на Катьку.
А чуть подальше над останками детского трупа топталось и чавкало существо, увидеть которое второй раз не довелось, по счастью, никому из свидетелей трагедии.
Напуганным людям оно показалось огромным.
Черная волосатая морда напоминала рыло свиньи. Из раззявленной, в пене, пасти выступали далеко вперед загнутые кверху окровавленные клыки. Существо взбивало землю крепкими острыми, как у вепря, копытами. Но руки у монстра были человеческие. Более того — детские. Они висели по бокам могучего туловища и слабо шевелились, обирая пальчиками с языка пучки светлых Катькиных волос.
Чудовище отплевывалось, разбрызгивая по сторонам пену из раскрытой пасти.
При виде людей существо с неудовольствием проблеяло тонким детским голоском: «А, нашли?»
Повернулось и, быстро топоча, со скоростью, невероятной для такого массивного тела, унеслось и сгинуло во мраке.
Все документы, с которыми Надя Солдатова приехала будто бы из детского дома, оказались фальшивыми. Это обстоятельство бросало ненужную тень на благотворительную деятельность персоны, облеченной властью, и отчасти поэтому исчезновение этой девочки не расследовали по-настоящему. Дело замяли.
Смерть Кати Зваровой отнесли к категории несчастных случаев на природе, связанных с дикими животными.
С какими именно — никто не уточнял.
Маша, ее сестра, долго лечилась в психиатрической клинике и больше двух лет проходила реабилитацию.
Те, кого эта трагедия коснулась наиболее близко, не желали вспоминать о ней и не старались дотошно восстановить детали, справедливо полагая, что некоторые вещи надежнее оставлять в темноте, чтобы не подвергать опасности свой разум.
ГРИБНАЯ ПОЛЯНА
В 2006-м случился в деревне грибной год. Дело хорошее. Только, отправляясь в лес за добычей, не стоит кое-какие приметы и правила забывать. Лесные хозяева… кто бы они ни были, беспорядка не терпят.
Все соседи Пашки Зимина и его супруги — рыхлой, астматичной и всегда бледной до зелени почтарки Алены — таскали из лесу грибы — и корзинами, и ведрами.
Павел на соседскую добычу не заглядывался — чинил свой вечно ломающийся старый «москвич», косил траву для коз на зиму, вечерами ходил на рыбалку. А вот Алена завистливыми глазами провожала каждый красноголовик, белый, подберезовик. Будто соседи не из лесу, а из собственных Алениных закромов таскали.
— Паш, сходил бы тоже в лес! — зудела она мужу. — Вон, Ленка-медичка вчера с сыном три ведра привезли с Матрешкиного бора. Всю лавку соленьями заставили, накрутили на две зимы. И печка у них сушеными белыми увешана, видала я.
— Не переживай, — отнекивался Павел. — У меня в здешних лесах своя заначка. Такую грибную поляну знаю, заветную — никто, кроме меня, не отыщет.
Но все-таки, чтобы жену успокоить, собрался на другой день в лес.
Из дому Павел вышел, когда солнце уже красными каймами облака украсило, выстилая себе дорожку на небо. Низины за деревней залил туман, синеватый, словно жиденькое молоко. Зимин шел по дороге, не таясь, вовсю стуча сапогами, но звуки шагов таяли, растворялись во влажном воздухе.
Мертвая тишина стояла вокруг — будто какие-то великаны обернули ватой всю деревню.
За околицей свернул грибник к бору, по просеке вдоль ЛЭП направился к мосту через ручей.
Среди деревьев туман лазал темными, сизыми клочьями: то приступит ближе, то утянется в глубину, как многоглавая змея в гнездо.
Шел Павел и рассуждал сам с собой: интересно же знать, откуда в нынешний год столько грибов повылезло? Ведь сушь все лето стоит. Из-за жары даже и река обмелела.
