Она говорит, мы всегда будем вместе. Приходит, садится на постель, берет меня за руку… А руки у нее ледяные. Наклоняется так, что длинные волосы щекочут мне лицо. И рассказывает, как она меня любит. И про то, что теперь мы связаны. Она обожает повторять: «Ты же видишь, я живая? Ведь ты чувствуешь это?»

Я не понимаю ее.

Она гладит меня по лицу шершавыми ладонями и целует в губы. От нее сильно пахнет землей. Прелыми листьями и землей. Такой тяжелый душный запах…

Доктор Бурцев поставил диктофон на паузу. Пациент, молодой парень, сидевший на стуле для посетителей, сжался. Он сутулился, как будто желал сделаться менее заметным.

Внезапный порыв ветра распахнул форточку — она дернулась и стукнула о раму. Пациент вздрогнул и поднял затравленный взгляд на доктора.

Сергей Николаевич приподнялся, закрыл окно.

— Ничего страшного. Погода немножко разбушевалась, — сказал он, усаживаясь обратно в кресло. Доктор Бурцев всегда говорил мягко, с профессиональным спокойствием.

— Ну, как вы, Андрей, передохнули? Тогда продолжим.

Доктор снял диктофон с паузы, включил запись и попросил:

— Расскажите, пожалуйста, с чего все это началось?

Вечером 23 августа, около 4 часов, к воротам кладбища подогнали технику: бульдозер и трактор. С грохотом машины проехали по широкой главной аллее в самый дальний конец, где особенно бросалась в глаза неухоженность старого погоста.

Высокая, по грудь, сухая трава укрывала в своих диких зарослях заброшенные могилы: холмики с покосившимися крестами и облезлые, местами поваленные ржавые оградки.

Четверо хмурых рабочих под началом сердитого бригадира — жилистого дядьки с багровым гипертоническим лицом — проследовали сюда в сопровождении сторожа, чертыхаясь и матюкаясь по пути: шиповник, когда-то посаженный на чьей-то могиле, разросся, вылез на асфальтовые дорожки и царапался, цепляясь за одежду колючками.

— Все. Отсюда начнем, — сказал бригадир.

— А решетку что ж, переносить будете? — робко спросил сторож.

Бригадир заглянул в бумаги, сверился с техзаданием.

— Не знаю. Про решетку мне ничего не говорили, не моя печаль. Своих дел по горло.

Махнул рабочим:

— Ну, чего встали? Приступай. Сегодня надо и начать, и кончить.

Подчиненные его замялись, перетаптываясь на месте. Один из бригады, самый старый, проворчал:

— Не по-людски. Тут же кладбище вон… Как же так, Иваныч?

Бригадир обернулся.

— Кладбище? Ну и что, что кладбище! Вся земля под ногами у тебя — кладбище. Да и не хоронят здесь давно. Сам не чуешь, что ли? Вон как тут все заросло. Скажи им!

Бригадир ткнул толстым пальцем в сторожа. Тот опешил. А бригадир, не дожидаясь поддержки или подтверждения, заговорил, прижимая к груди пухлую руку: