— Глупый котенок, — тихо квакнул первый лягушонок.

— Ничего не понимает, — грустно добавил второй.

— А еще в банте! — возмутился третий.

— Не в банте, а с бантом, — поправил его первый. Но это было уже не очень важно. Расстроенные лягушата попрыгали назад в самый дальний, в самый заросший уголок сада, туда, где рос их домик. Тихо сидели они, даже играть не хотелось. Так было обидно.

Вдруг что-то желтое-желтое замелькало среди травы. Так и есть — мячик! Прикатился, запыхался.

— Это я. Сбежал. К вам. Примете?

— Ты? К нам? — Лягушата радостно захлопали пучеглазыми глазами. — К нам? Ты? Насовсем?

— К вам, к вам, — запрыгал мячик, — можно?

— И ты веришь, что наш лопушок замечательный дом?

— Как не верить, — удивился мячик, — как не верить? Ведь вы его любите? Так принимаете?

— Как не принять, раз ты сбежал!

— Раз ты веселый!

— Раз ты к нам сбежал! — перебивали друг друга лягушата. И старый лопух прошелестел что-то одобрительное. А красивый котенок с большущим бантом не мог никак понять: почему его чудесный желтый-желтый с оранжевой полоской мячик сбежал к обыкновенным лягушатам?! Никак не мог понять. Интересно, поймет ли?

Жил-был дождик. Косматый, длинноволосый дождь. Если он сердился, холодные пряди его мокрых волос хлестали людей по лицам, по глазам. До слез. Но люди не обижались, потому что когда дождик был в хорошем настроении, его мягкие, шелковистые волосы ласково касались ваших щек, рук, глаз, что-то шептали. И все-таки дождь был косматым и длинноволосым. И ему это надоело.

— Постригусь, — решил дождик. — Не я первый, не я последний. Отправился к парикмахеру. А парикмахером, конечно, месяц-серп работал.

— Тебя как стричь? — спрашивает месяц. — Покороче или умеренно?

— Давай покороче. Постепенно отращу, если не понравится, — решил дождь.

Отрезал месяц-серп волосы дождика.

Вернулся стриженый дождик в свой город. Пока он бегал к месяцу, ничего хорошего в городе не случилось. Наоборот. Листья на деревьях потускнели, привяли. Цветы на клумбах лепестки опустили — вянут. Люди ходят серые, пыльные, вялые. Засыхают люди. Разволновался дождик.

— Сейчас, — говорит, — сейчас я вас всех быстренько полью, вам легче станет. Оживете сразу.

Люди, цветы, листья обрадовались. Ждут. Смеются. Дождь торопится, распустил волосы-струи, поливает.

— Ну же! — кричат люди.

— Жарко… — плачут цветы.

— Сохнем, — шелестят листья.

— Да что вы, — не понимает дождь. — Я же поливаю. Бьют короткие струи-волосы, но не достают даже до крыши самых высоких домов.

Сухо, все суше на земле. В пыль рассыпаются цветы, шуршат почти мертвые листья, молчат потерявшие веру люди.

— Да что же вы сохнете! — не понимает, сердится дождь. — Я же поливаю.

Старается, трясет короткими волосами. Не долетают подстриженные струи до сухой земли.

И тут только понял дождь, что он наделал. Понял, что, пока будут отрастать струи, погибнут цветы, листья, люди…

— Глупый я, беззаботный я, — плакал дождь. Плакал, плакал, плакал… И слезы его упали на землю. Поток слез. И встали цветы — ожили! И весело зашелестели листья — ожили! И вздохнули легко люди — ожили!

А дождику долго еще плакать — пока-то отрастут его волосы-струи.

Жила-была пчела по имени Жужа. Весёлая и добрая пчела. Как все пчёлы, Жужа собирала цветочный сок — нектар,