Киб пошатнулся, из-под его шлема брызнули две струйки крови. Когда вскрыты сонные артерии, всегда так. Алые фонтанчики, потом слабость, и почти мгновенная смерть.

А я уже метнулся к другому монстру, ушел вниз, под ноги ему, туда, где сходятся бронепластины, защищающие подколенные сухожилия. Неплотно сходятся, иначе не присесть, не пробежаться. Изъян любой индивидуальной брони, о котором знает каждый военный. Место, куда удобно стрелять, если хочешь обездвижить противника, и по которому удобно полоснуть хорошим ножом, если враг слишком медлителен. А потом можно повторить трюк с двойным ударом по артериям или просто вонзить клинок под подбородок, который вообще никаким образом не защитить, разве только бронированной накладкой на подбородочный ремень шлема. Только от нее все равно мало толку – острие ножа лишь скользнет по ней, и клинок все равно вонзится куда надо, пробив корень языка и самым кончиком своим войдя в мозг врага. Потому боевые ножи в большинстве своем такие длинные – чтоб всегда достать, куда наметил, и гарантированно убить…

Я резал и бил, бил и резал, а в мозгу пулеметной очередью стучала фраза, как всегда пришедшая из ниоткуда и занозой засевшая в мозгу: «Из писателей получаются лучшие воины, а из воинов – лучшие писатели». А ведь и правда – Лев Толстой, Булгаков, Сервантес, Ремарк, Экзюпери, Хемингуэй, Толкин, Воннегут… Список можно продолжать бесконечно. И причина этому феномену одна – вдохновение, которое одинаково что на поле боя, что во время написания очередного романа. Что-то случается с тобой, и ты будто со стороны видишь свои руки, с бешеной скоростью работающие ножами, – либо пальцы, молотящие по клавиатуре компьютера… Это уже точно не ты, это что-то иное, запредельное, не из этого мира… А потом ты оглядываешься с удивлением на десяток врагов, зарезанных тобой, – либо смотришь на текст, который слишком хорош для тебя, который ты в обычном своем состоянии никогда бы не написал, потому, что нету у тебя талантов писать так, – и понимаешь: вот оно, посетило тебя только что… Вдохновения, муза, хрен его знает что… А может, просто психическое отклонение, редкое, одно на тысячу или на десять тысяч человек заболевание, результатом которого потом будет книжная полка, забитая твоими изданными книгами… или жутковатая, клейкая, липкая слава удачливого убийцы, сумевшего остаться в живых там, где обычный человек погиб бы давно…

Или и то, и другое вместе…

– Ну ни фига себе!

Голос Призрака привел меня в чувство, вытряхнул из столбняка, в котором я завис капитально, когда враги перестали двигаться. Так, наверно, зависает машина, штампующая мертвые детали, когда конвейер заканчивает подавать под пресс материал для их изготовления.

– Ты ж один дюжину кибов завалил! Охренеть…

Я стоял и молчал, глядя в глаза своих товарищей, в которых застыли одновременно восхищение – и настороженность. И я прекрасно понимал, почему сейчас их пальцы замерли на спусковых крючках автоматов. Всё просто. Если у машины в программе есть ограничитель, останавливающий ее после того, как материал закончился, это правильная машина. Исправная. Хуже если тот ограничитель слетел, а пресс продолжает долбить по наковальне, разрушая и ее, и себя. И сейчас мои товарищи сомневались в наличии того ограничителя во мне. Вдруг сорвется с места и бросится, кроша своих же? Никто из них не исключал такого поворота событий. И правильно, кстати. Воины, способные впадать в боевое безумие, люди непредсказуемые. Как и писатели, которых порой посещает муза, вдохновение или еще что-то, необъяснимое и непонятное для обычного, нормального человека.

– Я в порядке, – бросил я. Стряхнул кровь с клинка «Сталкера», сунул его в ножны. С «Бритвой» проделал то же самое, но без всяких сряхиваний – клинок этого ножа был как обычно зеркально чистым, кровь на нем не задерживалась. Ладно хоть, это свойство в ней осталось. А так оба ножа нужно будет править на ближайшем привале – уже туговато входят они во вражью плоть, приходится всаживать клинки со всей силы и рубить ими наотмашь. Эх, поскорее найти бы Фыфа да отправиться с ним на поиски Кузнеца, который – я очень надеюсь – поможет отремонтировать «Бритву». Ведь там, в мире Кремля, возможно, все еще надеются на нашу помощь наши девчонки – Фыфова Настя и моя…

Стоп. «Бритва» – твоя. «Сталкер» – твой. Берцы, «песчанка» – тоже твои. А больше ни хрена нету у тебя, сталкер, кроме бронеппластины, выточенной Букой и приросшей к твоему телу, и позывного, свидетельствующего о том, что данный конкретный тип неплохо умеет убивать живые существа. Не позывной, а клеймо убийцы, вычеркивающее меня из числа людей, у которых есть имя…

– Грузануло тебя, – произнес Мастер, опуская автомат. – Понимаю. Меня тоже иногда кроет после такого. Но это Зона, сталкер, где или ты – или тебя.

– Угу, мудрость вижу в твоих словах, – сказал Дальнобойщик, поправляя ремень своей габаритной винтовки, висящей за плечами. – Небо синее, вода мокрая, земля невкусная.

Мастер погладил приклад своего «Банхаммера» и загадочно ухмыльнулся.

– Ну ладно, ладно, прям уж пошутить нельзя, – сказал Даль. – Может, пойдем уже?

– Может, и пойдем, – сказал Призрак. – Только вот хабар соберем, а то с патронами после такого, думаю, не только у одного меня беда…

Но со сбором трофеев не получилось. Потому что позади нас раздался топот, от которого содрогнулся бетон под нашими ногами.

Мы обернулись…

– Черт, – произнес Мастер. – Труп часового-то мы в коридоре оставили. А оно сожрало его и захотело еще. На запах крови пришло…

Из темного коридора, откуда мы пришли, на нас надвигалась огромная, уродливая, лобастая морда огромной твари – глазки маленькие и вылупленные,