над моей постелью.

Мама выслушала меня. Подумала и, сощурившись, вдруг поинтересовалась невпопад: не вставал ли я ночью?

– Из комнаты никуда не выходил? – спросила она, как-то недоверчиво ко мне приглядываясь.

Я хмыкнул, пожал плечами.

– Нет. То есть я вставал. Но из комнаты не выходил. Это точно!

– А может, просто не помнишь, – тихо сказала мать. И помотала головой, как упрямый бычок. – Да нет! Ладно, Макс. Знаешь, мы с тобой ссорились…

– Я уже все забыл, – сказал я. Хотел ее порадовать.

Мама взглянула на меня. Лицо ее было очень серьезным.

– Ну да, – проговорила она. – Это хорошо. Но все-таки… Давай сходим завтра к психологу?

Вот уж чего мне не хотелось, так это тащиться к психологу на другой конец города. Просто жаль времени! Да и не нахожу я особого толку в скучных долгих беседах с пожилой тетенькой. Но мать так жадно ждала моего ответа, заглядывая мне в глаза… Я не хотел с ней ссориться опять.

– Ладно. Как скажешь, – кивнул я. – Завтра после трех? У меня шесть уроков по расписанию.

– Отлично. Я зайду за тобой, – сказала мать и улыбнулась.

Утром мы вместе вышли из дома – она проводила меня в школу, а сама пошла на остановку троллейбуса. Одно хорошо с этим переездом: в новом районе маме, по крайней мере, до работы ближе.

Наша психологиня всегда проводит сначала совместную беседу с нами обоими, а потом начинает допросы поодиночке. Свою порцию занудливых вопросов о моем отношении к тому или сему, о моих ощущениях, чувствах, состояниях и школьных оценках я честно вытерпел.

Хотя, признаться, все эти разговоры меня реально бесят. Но я сдержался – и был вознагражден: выгоняя меня в коридор для приватной беседы с моей матерью, психологиня не закрыла как следует дверь.

В коридоре никого, кроме меня, не было. Мы явились на прием последними. Так что я спокойно, без помех подслушал разговор в кабинете.

Нехорошо? Может быть. Но ведь это моя мама! Да к тому же и говорили они обо мне.

Оказывается, мать не ломала ноготь. Она проснулась утром и обнаружила, что часть ее великолепных ухоженных ногтей на обеих руках ночью… кто-то обрезал.

И она винит – кого бы вы думали? Меня.

– Днем я нашла ножницы в его комнате. Пока он был в школе. Они лежали на полу, под кроватью. Правда, обрезков ногтей я там не видела…

– Может, он их выкинул? – спросила психологиня. Голос у нее заскрипел вдруг, как расщепленный деревянный сучок. Мама помолчала и продолжила свою исповедь.

Оттого, что накануне мы с ней поругались из-за ногтей, мать вообразила: это я изобрел такой варварский способ ей отомстить.

А потом пудрил мозги себе и ей, рассказывая сказочку о ночном госте, который якобы явился мне в кошмаре. Хотел напугать?

Надо отдать справедливость маме: она не была уверена в порочности сына. Нет. Она искала, чем можно оправдать болезненное поведение травмированного жизнью несчастного подростка. Она даже думала, что я мог срезать ее ногти, расхаживая во сне, как какой-нибудь гребаный лунатик.

– Макс был всегда таким послушным, добрым мальчиком. И вдруг…

Психологиня, однако, струхнула. Она внезапно заявила, что обнаружила какие-то «признаки нестабильности» в моем состоянии, и начала трындеть, что с этого момента больше не может… Да нет – просто не имеет права взять на себя ответственность за такого пациента!

По ее мнению, все очень плохо. Мальчик – то есть я – в лучшем случае жертва галлюцинаций. А в худшем – «сознательно фантазирует, чтобы скрыть мотивы агрессии и склонность к садизму». По-любому у матери есть только один выход: немедленно бежать на прием к психиатру, чтобы он назначил соответствующие препараты, которые «помогут ребенку справиться с напряжением».

– Все подростки – существа эмоционально лабильные, они могут стремительно менять поведение, зачастую скрывая мотивы. А в вашем случае, учитывая привходящие обстоятельства… Я, безусловно, не хочу вас пугать, но, знаете, тут не стоит затягивать. Шизофренический тип… это такое дело. Если он из-за пустяка уже схватился за ножницы… – раздумчиво протянула психологиня.

Услышав это, мама расплакалась.

Мне захотелось прикончить психологиню. Вбежать в кабинет и настучать по тупой голове с крашеными волосами и замысловатой прической.

Я дико разозлился, но все же понимал, что должен держать себя в руках. Ведь на самом деле никакой я не агрессор и склонности к садизму у меня нет. Что бы там ни воображала эта бессовестная дурища.

Поэтому я придавил в себе злобу, дождался, пока мать выйдет из кабинета, и даже сделал вид, что не замечаю ее покрасневших глаз. Раз уж мама хочет притворяться, что все в порядке, – отлично, я ей подыграю.

По пути домой мне вдруг стало интересно: а куда взаправду подевались обрезки маминых ногтей? Я сообразил, что у мамы не было времени обыскать как следует дом. А ведь эти обрезки – не выдумка, а физически существующая где-то улика.