гладью чая густой, ароматный пар.

– Вот ведь какая штука, – начал Жданов после недолгого молчания, – выходит, что обоих слуг убили не просто так.

– Само собой, – с некоторым удивлением согласился Федор Ипполитович. – Убили их, дабы добраться до хозяев…

– Не скажи. Чтобы подбросить Рабданову заразную вещь, убивать Агафона было совершенно необязательно. Да еще так, чтобы сразу ясно было, что всякий русский в Урге – вне подозрений. Жаль, что Дашевич не может достоверно сказать, когда Рабданов заразился, – не сравнишь со временем смерти Сурядова.

– Полагаешь, что да-лама убил Агафона до того, как заразился Рабданов?

– Не убил, – возразил Жданов, – а связал и искалечил. Смерть наступила позже. А ты, я гляжу, все же укрепился в мысли, что наш преступник – тибетец?

Щербатской пожал плчами:

– Надо же его как-то называть? Да-лама, на мой вкус, вполне подходящее имя.

– Хорошо, пусть будет да-лама, – не стал возражать Жданов. – Расскажи-ка мне лучше про этих докшитов.

– Изволь. Не только расскажу, но и покажу. В Бурятии я приобрел несколько танок – так называются ламаистские иконы, написанные на ткани. Помнится, среди них есть и божества, которые тебя интересуют. Обожди немного.

Щербатской встал и вышел в соседнюю комнату, служившую ему рабочим кабинетом. Вскорости он вернулся, держа в руках широкий альбом, который положил на столе перед товарищем. Внутри альбома оказались переложенные калькой и приколотые тонкими булавками на толстый картон шелковые картины. Их отличали яркие краски и множество мелких деталей, хотя композиция почти всегда была одинаковой: основная фигура в центре и несколько малых – вокруг, как правило, сверху и снизу. Остановившись на одном из изображений, Щербатской произнес:

– Это – Бегдзе или, как его называют в Тибете, Джамсаран.

Картина изображала мужское божество в доспехах, объятое языками пламени и клубами дыма. Лицо бога было искажено гневом, три глаза излучали ненависть, а оскаленный рот украшали острые клыки. Шлем был украшен бусами из человеческих черепов, а пояс заменяла низка из отрубленных голов. Ногами бог попирал человека и зеленую лошадь. Воздетая для удара правая рука сжимала клинок с рукоятью в виде скорпиона, а в левой бог сжимал легкие и сердце, изображенные с поразительной анатомической точностью.

– Суров, – уважительно поджав нижнюю губу, констатировал Жданов.

Федор Ипполитович кивнул:

– Как и всякий докшит. Не зря слово это означает «ужасный палач». – Пролистав еще несколько страниц, он указал на открывшееся изображение: – Лхамо.

Стиль изображения был сходен с предыдущим, за исключением того, что в центральной фигуре угадывались женские черты, и изображена она была верхом на коне. Лицо ее, также с тремя глазами, выражало сильный гнев, а из оскаленной пасти торчало человеческое тело. Фигуру окутывало серое пламя, а под ногами коня была красная вода – кровь, видимо. В поднятой руке богиня сжимала дубину, а к седлу были приторочены гадательные кости и странный мешок.

– Что это? – спросил Жданов, указав на заинтересовавшую его деталь.

Федор Ипполитович присмотрелся.

– Один из неотъемлемых атрибутов богини – мешок с болезнями, – пояснил он, а затем принялся листать дальше. – Черный Махакала. Весьма сложный для европейского разума бог, поскольку имеет семьдесят пять обличий. Легенды чаще всего называют его демоном, усмиренным буддами и поставленным на службу дхарме. Но есть и другая легенда, отголоски которой можно различить на картине. Видишь, вокруг Махакалы шесть малых фигур, объятых серых огнем?

Жданов кивнул. Сам Махакала, шестирукое божество, украшенное, как и предыдущие докшиты, черепами, оружием и частями тел, был изображен в ореоле красного огня.

– Легенда гласит, что Авалокитешвара, Великий Милосердный, проведя семь лет в печали, решил принять гневный облик, и тогда из его сердца возник синий слог ХУМ, который и стал Махакалой. Тут же произошло шесть землетрясений. Амитабха и бесчисленные будды в один голос воскликнули, что у Махакалы достаточно силы, чтобы исполнить все желания, если желающий праведен и честен. Шесть фигур на картине символизируют эти шесть землетрясений.

Щербатской отодвинулся от альбома, помассировав пальцами уголки глаз у переносицы. Видно было, что он сам увлекся этим рассказом и несколько смущен тем фактом, что может рассказать так мало.

– Также к докшитам относят Яму, которого монголы зовут Эрлик, Пекхара, также называемого Белый Брахма, Экаджати, Голубую Тару, а еще Куберу и Вайшаравану, хотя последних можно считать исключениями из общего ряда, поскольку эти боги обычно предстают в доброй ипостаси.

Жданов задумчиво разглядывал открытую перед ним картину. Наконец он обернулся к Федору.

– Покажи мне кого-то из них. Пекхара или Яму, например.