В остальном, было даже скучно. На подводной лодке люди постоянно чем-то заняты, так что наше общение с офицерами было гораздо более сухим и коротким, чем на берегу. Мы быстро дошли до «полигона», во время испытаний я и Ефремов находились в Центральном Посту (так на лодке называется место, откуда командир отдает приказы), нас усадили в кресла возле каких-то выключенных приборов, похожих на телевизоры, но со множеством ручек и переключателей на передней панели, строжайше приказав ничего не трогать, «хоть все тут обесточено», сказав что это рабочие места офицеров БЧ-2, для которой учебно-боевых задач сейчас нет. Ефремов после сказал мне, что представлял себе ЦП совсем иным — поскольку в Ленинграде успел посетить лодку-музей Л-3, установленную в Гавани на обозрение всем желающим, «там все на водомерный пост было похоже — сплошные трубы, краны, манометры, и теснота, как в плацкартном вагоне».

Если я правильно поняла, то командир и офицеры, глядя на свои экраны, по которым бегали какие-то цифры, а также линии и точки, определяли по ним положение своего корабля относительно цели. Совершили маневр — Иван Петрович несколько раз приказывал, «курс, глубина» — и наконец, пуск торпед! И сообщение от кораблей наверху — попали хорошо. И так, три раза — все протекало рутинно, никакой атмосферы, напряжения боя! Когда я сказала это во время обеда, кто-то из офицеров заулыбался, а Иван Петрович серьезно ответил, что мишени не стреляют торпедами в ответ. И подводный бой таков, больше похож на шахматы, а не на фехтование — кто кого передумает, предугадает, займет лучшую позицию и выпустит торпеды. Иногда, долгие часы маневрирования и выжидания, ради одной команды «залп».

— Но это больше для старых лодок характерно. У нас скорость побольше, так что все куда динамичнее идет. Так всю войну и работали — потопив без малого сотню фрицев.

Так проходит подводный бой — лодка против лодки. Иван Петрович снова удивил меня знаниями, сославшись на малоизвестный у нас роман американца Джека Лондона. Где была описана «дуэль змеи и птицы», с завязанными глазами против ружья.

— А у нас — вот представьте дуэлянтов в темной комнате. Любое движение — шум, выдающий вас. Можно включить фонарь — но если противник окажется в тени, то он выстрелит раньше вас и не промахнется. Потому, оба стараются определить место цели на слух. Допустимо лишь в последний момент зажечь фонарик, для окончательного прицела. Время не ограничено — у кого терпения больше. Ошибка — смерть. У подводников нет могил — а просто, в срок на базу не вернулся, на радио не отвечает, ну значит, конец!

Нет могил? Я вспоминала подводную лодку «Товарищ», погибшую в тридцать пятом. Как после ее подняли, и извлекали тела экипажа — а я представляла, как они там медленно и мучительно задыхались, заживо погребенные в лежащем на дне стальном гробу (прим. авт — подводная лодка Б-3 погибла в Финском заливе 25 июля 1935, столкнувшись с линкором «Марат». О том писали ленинградские газеты, так что Ахматова вполне могла знать. Только на ПЛ «Барс» не было внутренних прочных переборок — так что экипаж погиб сразу). Брр, по мне так куда лучше умирать, как в Цусиме, от вражеских снарядов! Понятно, отчего у подводников, как мне разъяснили, льготы по сроку выслуги и увеличенное жалование! Почти сотня побед — это какое же мастерство и удача нужны, чтобы выйти живыми? Сто раз заглядывать в глаза смерти — и мило шутить за столом?

К-25 возвращалась в Полярный. Когда Иван Петрович взывал меня и Ефремова, и заявил, что получена радиограмма из штаба флота с приказом.

— Мы не зайдем в базу. Сейчас всплывем, примем с «Сухоны» боевые торпеды — и на запад. А вас, товарищи писатели, попрошу перейти на транспорт, через сутки будете на берегу. Было приятно с вами познакомиться, Анна Андреевна, и с вами, Иван Антонович. Не поминайте лихом — может, еще и встретимся, в Москве.

Я ответила — что тогда уж, в Ленинграде. И простите, если это секреты — но это что, война? После атомных бомб, Сианя и Шанхая, мир застыл на грани, как летом четырнадцатого. И я помнила слова Лазаревой, сказанные мне тогда — когда над городом тысяча тяжелых бомбардировщиков, меркнет солнце, а бомбы падают как дождь, и после в бомбоубежищах находят лишь пепел вместо людей. И единственная атомная бомба приведет к такому же результату. Боже, какой рыцарственной и гуманной казалась мне сейчас та далекая война, Первая из числа великих войн — во время которой мы ужасались неслыханным прежде жестокостям вроде массового взятия и казней заложников, потопления мирных пассажирских пароходов. Вторая намного ее превзошла — какой же будет Третья?

И бесполезно протестовать. Как в романе одного классика (интересно, был ли этот случай в жизни?), когда интеллигент, учитель, попав на фронт, увидел что вокруг падают снаряды. И он бросил винтовку, встал из окопа и закричал — что вы делаете, здесь же люди! Его разорвало в клочья снарядом. И война — еще Первая, не Вторая — продолжалась целых четыре года.