заметил. К счастью, тут же худощавый и потрепанный жизнью человечек лет пятидесяти поднял руку в знак приветствия, и бесцветная улыбка появилась из-под его пышных усов. Поняв, что это Сервисс, Уэллс с трудом скрыл разочарование. Он предпочел бы, чтобы его соперник, которому он собирался без обиняков высказать свое мнение, имел более грозный и самодовольный вид, а не выглядел бы столь убого. Чтобы заглушить жалость, которую, несмотря ни на что, вызывал у него этот тщедушный человечек, он заставил себя вспомнить, что сделал этот субъект, и направился к заказанному столику. Сервисс раскрыл ему навстречу свои объятья, и нелепая улыбка заиграла на его лице, словно он был сиротой и желал, чтобы Уэллс его усыновил. Затем он обрушил на писателя поток слов, не уступая в красноречии продавцу средства для роста волос.

— Какая честь и какая радость, мистер Уэллс! — восклицал он, пустив в ход весь свой арсенал почтительных жестов и ужимок, в котором отсутствовали разве что глубокие поклоны. — Вы не представляете, до чего я рад с вами познакомиться. Садитесь же, будьте так любезны. Пинту пива? Официант, повторите, пожалуйста, ибо беседа литературных титанов должна пройти так, как полагается. Человечество не простит, если наши возвышенные рассуждения будут прерваны из-за сухости в горле. — После такого скомканного вступления официант, тертый малый, которого, как видно, хорошенько потрепала жизнь, стал поглядывать на них с пренебрежительным снисхождением как на людей, занимающихся чем-то столь неосязаемым, как искусство. Сервисс уставился своими маленькими глазками на Уэллса. — А скажите-ка мне, Джордж, — вы позволите называть вас Джорджем? — что вы ощущаете, когда каждый из ваших романов сотрясает общество? Каков ваш секрет? Может, вы владеете инопланетным пером? Ха-ха-ха…

Уэллс даже не улыбнулся в ответ. Он прислонился к спинке стула и молча ждал, пока звонкий смех американца не растает в воздухе, с мрачным выражением на лице, более подходящим для участника траурной церемонии, чем для человека, собирающегося отобедать со своим приятелем.

— Ладно, ладно, не буду приставать к тебе, Джордж, — продолжал Сервисс, сделав вид, будто огорчен его реакцией, — однако не могу не выразить тебе моего восхищения.

— Не тратьте попусту ваши похвалы, — сказал Уэллс, решивший поскорее взять нить разговора в свои руки. — То, что вы написали продолжение моего последнего романа, говорит само за себя, мистер Се…

— Просто Гарретт.

— Хорошо, Гарретт, — согласился Уэллс, хотя его и коробили фамильярность, к которой его принуждал Сервисс, и шутливый тон, который тот старался придать разговору. — Я сказал тебе, что…

— В любом случае комплименты никогда не повредят, тебе не кажется, Джордж? — вновь перебил его американец. — Особенно, если они заслуженны, как в твоем случае. Я тебе честно признаюсь: мое восхищение тобой родилось не сегодня. Он возникло, когда… Постой-ка… Ну да, пару лет назад, после того как я прочел «Машину времени», твой первый и потому показавшийся мне таким необыкновенным роман.

Уэллс вяло кивнул и отпил большой глоток из своей кружки. Ему необходимо было как можно скорее вклиниться в этот словесный поток, чтобы высказать американцу свое мнение о его романе. Чем позже он это сделает, тем в более неудобном положении окажутся они оба. Но Сервисс, похоже, не собирался предоставить ему такую возможность.

— И по счастливой случайности вскоре после публикации твоего романа был открыт способ путешествовать во времени, — продолжал он, театрально покачивая головой, будто до сих пор не мог оправиться от удивления. — Ты небось побывал в двухтысячном году и наблюдал за великой битвой, решавшей судьбу человечества?

— Нет, в будущем я не был, — сказал Уэллс, не желая распространяться на эту тему.

— Не был? А почему? — удивился американец.

Уэллс несколько секунд молчал, вспоминая, как, пока совершались «Путешествия во времени Мюррея», ему приходилось демонстрировать ледяное достоинство всякий раз, когда кто-нибудь заводил об этом разговор. В подобных ситуациях, повторявшихся с раздражающей частотой, Уэллс обычно прибегал к насмешливым комментариям, призванным выставить в смешном свете воодушевление своего собеседника. Уэллс представлял дело так, будто он парит над действительностью или опережает ее, но в любом случае далек от повседневной суеты, чего, кстати, чернь и ожидала от любого писателя, отчего-то приписывая ему более возвышенные и менее вульгарные, чем у нее, интересы. В иных случаях, когда Уэллс был не в настроении насмешничать, он давал понять, что оскорблен ценою билета. Эту версию он и решил изложить Сервиссу, полагая, что первую тот вряд ли проглотит, будучи все-таки тоже писателем.

— Потому что я думаю, Сервисс, что будущее принадлежит всем и никто не должен быть лишен возможности увидеть его из-за того, что он не располагает нужной суммой.

Сервисс непонимающе взглянул на него, а потом быстро провел по лицу рукой, словно стряхивая с него прилипшую паутину.

— Ага, понятно! Ты уж прости мою неделикатность, Джордж: билет был чересчур дорог для таких бедных писателей, как мы с тобой… — по-своему понял он Уэллса. — Если честно, я тоже не смог оплатить поездку. Правда, я начал копить, чтобы в конце концов попасть на знаменитый «Хронотилус», понимаешь? Мне хотелось увидеть грядущую войну. Я просто мечтал об этом. И даже задумал, когда окажусь в двухтысячном году, сбежать от своей группы и пожать руку отважному Шеклтону с благодарностью за то, что все наши мечты и чаяния не оказались напрасными. Ведь разве могли бы мы следовать прежним путем, делать изобретения и создавать произведения искусства, если бы знали, что в двухтысячном году на Земле не останется ни одного человека, способного наслаждаться ими, что не останется даже следа от всех наших достижений, что по вине злокозненных автоматов человек и все, что