ни переохлаждение, как до этого не были страшны ни пули, ни огонь, однако Рейнольдс надеялся, что так или иначе марсианин встретит там свою смерть, поскольку, каким бы неуязвимым он ни казался, Создатель, насколько было известно Рейнольдсу, никогда не проявлял ни малейшей заинтересованности в том, чтобы наделить своих чад бессмертием. Помолившись, он опустился рядом с артиллеристом на подобие плота, который медленно плыл по узкому каналу, образовавшемуся после того, как раскололась льдина. Оба были настолько обессилены, что с трудом говорили. И все же Рейнольдсу показалось, что он слышит рядом с собой слабый голос Аллана:

— Спасибо за то, что вы спасли меня, Рейнольдс. Вот уж не думал, что встречу друга в этом аду.

— Только не забудьте об этом, когда уже не будете во мне нуждаться, — пошутил Рейнольдс, тяжело отдуваясь. — Если когда-нибудь наступит этот необыкновенный момент.

Артиллерист издал короткий смешок, сразу же растворившийся в воздухе. Потом наступило молчание. Рейнольдс приподнялся и понял, что Аллан истратил на этот смех свои последние силы, и сейчас он лежал рядом с ним без чувств. Почему он повсюду таскал за собой Аллана и ему ни разу не пришло в голову, что юношу можно оставить, бросить на произвол судьбы? Это было на него не похоже. Но на самом деле он поступал так, потому что не мог не откликнуться на мольбу, звучащую всякий раз, когда артиллерист произносил его имя, призывая его к себе с таким же слепым доверием, с каким ребенок зовет мать, очутившись в темноте. Отзываясь на этот отчаянный зов, он ощущал в себе нечто глубокое и странное, подумалось ему сквозь пелену усталости, нечто такое, чего он никогда не ощущал: впервые кто-то доверялся ему, кто-то в нем нуждался. Аллан, артиллерист, который хотел стать поэтом, юноша, который продемонстрировал ему, что такое дружба, произносил его имя и в трюме, и на палубе, и во льдах, и он не задумываясь бросался ему на выручку, но не потому, что ценил талант и считал, что его необходимо сохранить для истории, — он не настолько разбирался в литературе, — а потому что интуитивно чувствовал: спасая Аллана, он в какой-то мере спасает и свою эгоистичную душу.

Странным образом довольный тем, что его ждет смерть, а значит — долгожданный покой, Рейнольдс спокойно наблюдал, как, лавируя между айсбергами, их несет вперед ледовая повозка, ласково подгоняемая северо-западным ветром туда, куда он считал нужным их доставить. Ужасная усталость и сильные переживания последних часов сделали свое дело: он быстро погрузился в полузабытье, из которого его время от времени выводили лишь болезненные укусы мороза да непрекращающийся треск ломающихся льдин. Находясь в этом дремотном состоянии, Рейнольдс зачарованно наблюдал, как по небу проносятся грозди темных облаков, или любовался встречавшимися на их неведомом пути остроконечными айсбергами, и ему было отрадно сознавать, что их спасение или смерть уже не зависели от его воли, что они ничего больше не могли сделать, кроме как продолжать плыть на льдине, невзирая на угрозу голода и мороз, до тех пор, пока кто-то, возможно Создатель, не решит за них их судьбу. Постепенно ему становилось все труднее определить, сколько времени они вот так дрейфовали в ожидании смерти, но, просыпаясь, он всякий раз с удивлением убеждался, что жизнь по-прежнему заставляет биться его сердце. И насколько он мог понять, дотронувшись рукой до Аллана, несмотря на то, что артиллерист был покрыт инеем, в нем, похоже, тоже еще тлела жизнь, и этот маленький уголек мог бы, наверное, разгореться, если бы им чудом удалось добраться до какого-нибудь убежища, а так был обречен вскоре беззвучно потухнуть. Впрочем, что значили их жизни? Какую необходимую приправу должны были добавить они в общемировой котел? Нет, что-то они все-таки должны внести, заключил он, когда, неизвестно сколько времени спустя после гибели монстра, их плот вошел в гораздо более широкий канал, и ему, ослабшему и закоченевшему, почудилось, что дальше начинается открытое море.

Находясь в полубессознательном состоянии, он почувствовал, как его подхватили сильные руки и куда-то потащили, а потом утешился послушным теплом печки, взбодрился и смягчил горло горячим бульоном, ощущая, как жизнь медленно и недоверчиво вновь пробуждается в нем, а однажды, неведомо как и когда, он проснулся в теплой и уютной каюте рядом со скромным ложем, на котором с жадностью хватал воздух Аллан, затерявшийся в лабиринте бредовой лихорадки, но тоже выживший. Поэтому, когда капитан китобойца, исполин, способный, наверное, в одиночку справиться с самим Кракеном[3], спросил их имена, ему пришлось отвечать за обоих.

— Джереми Рейнольдс, — представился он, — а мой товарищ — это сержант-майор Эдгар Аллан По. Оба мы члены экспедиции на судне «Аннаван», которое отплыло из Нью-Йорка пятнадцатого октября к Южному полюсу, чтобы отыскать там проход к центру Земли.

Однако ни в этот раз, ни в последующие дни Рейнольдс не проронил ни слова об ужасном монстре, прилетевшем со звезд, равно как и о жуткой бойне, в которой им чудом удалось уцелеть. Вначале — потому что ему казалось, что нет таких слов, которые могли бы верно передать этот кошмар и растолковать людям, что настоящий ад находится не под ними, а над их головами, далеко за видимым небосводом, где и обитают демоны. Когда Аллан наконец очнулся от лихорадки и взглянул на него исполненными мрачной тоски глазами, оба пришли к выводу, что лучше навсегда сохранить все это в тайне. Зачем открывать людям истину, к которой они, вероятно, не готовы? К тому же не следует забывать, что у них нет никаких доказательств. Если Создатель услышал их молитвы, то труп монстра надежно похоронен где-то в Антарктиде, и, учитывая постоянные бури и снегопады в этих местах, та же участь ожидает его летательную машину, прежде чем следующая экспедиция вновь доберется до этих проклятых мест. Она обнаружит здесь лишь