едва успел увернуться от повозки, битком набитой беженцами. — Не может быть! Неужели эти машины такие грозные?»

Пока я силился понять, почему все пошло не так, как надо, взбудораженная толпа швыряла меня из стороны в сторону, и мне с трудом удалось присесть на встретившуюся на пути скамейку. Что греха таить, я весь дрожал и был не на шутку испуган. Мне нужно было подумать. Точно узнать, что происходит, не представлялось возможным, но ужасные взрывы слышались все чаще и гораздо ближе. Из раза в раз все повторялось: сначала раздавался резкий свист, затем гремел залп, а в конце воздух начинал дрожать от грохота — рушилось очередное здание. Но самое скверное заключалось в том, что эта мрачная симфония, похоже, звучала по всему Лондону, от Илинга до Ист-Хэма.

Стараясь взять себя в руки, я извлек папиросу из портсигара и с холодным спокойствием самоубийцы закурил под удивленными взглядами пробегавших мимо людей. Я надменно поглядывал на них, хотя паника, которой я сопротивлялся из последних сил, уже сдавила мое пересохшее горло, придав моему табаку резкий металлический вкус. Я медленно выпустил дым, стараясь отвлечься от царившей вокруг суматохи и вникнуть в ситуацию: почему до сих пор не случилось то, что должно было в любом случае воспрепятствовать успеху нашествия? Все равно что: вдохновенный приказ какого-нибудь министра, мощное секретное оружие, непредвиденное природное явление, действия отряда солдат, подготовленных для такого рода случаев, или, быть может, одного человека, который вернет все в прежнее положение мановением руки. Я с любопытством вглядывался в пробегавших мимо меня людей: трактирщиков, не успевших снять свои фартуки, горничных в форменных платьях, детей, крепко сжимавших руку матери, нищих, банкиров и даже какого-то всадника. Их растерянность и страх были так безмерны, что не оставалось сомнений в том, что ни одной из этих несчастных душ не уготовано спасти Лондон, а тем более планету. Наша армия, похоже, также не была на такое способна. Однако я знал, что кто-то должен был это сделать. Причем уже сейчас. «А что, если роль спасителя уготована мне? — вдруг подумал я. — И я должен вмешаться в события и направить их в правильное русло?» Но эта мысль тут же показалась мне столь же эгоистичной, сколь нелепой. В конце концов, что я мог сделать, чтобы исправить настоящее? Ничего или почти ничего, сказал я себе. Я вовсе не был героем.

И тут с близлежащей улицы послышался зловещий свист, и возникло то, что я могу определить только как молнию, укрощенную волей какого-то божества, ибо она рассекла пространство не зигзагообразно, а по прямой и параллельно земле, словно свет фонаря. Странный луч пересек площадь, мимоходом поджег верхушки нескольких деревьев и ударил в одно из зданий в глубине, которое моментально разлетелось на куски. При этом он безжалостно смел стоявших вокруг людей и экипажи, словно хлебные крошки со стола. И тотчас все мы, находившиеся на площади и словно загипнотизированные происходящим, услышали сзади металлический перестук. Клинк-клинк-клинк. Земля задрожала, и мы в испуге повернулись в сторону улицы, откуда появился луч, зная, что на нас надвигается один из треножников, о которых рассказывали беженцы. Сквозь плотное облако пыли, образовавшееся на месте рухнувшего здания, мы с трудом разглядели зловещий силуэт машины, отдаленно напоминавшей паука. В сторону площади двигалось нечто громадное, просто гигантское. Через несколько секунд оно застыло напротив нас, надежно уперевшись в землю тремя своими мощными лапами. Многие кинулись бежать, но некоторые, в том числе и я, остались стоять посреди площади, словно зачарованные. Я впервые встретил марсианский треножник и до сих пор не могу без содрогания вспоминать эту встречу. Он показался мне мощнее не только любой созданной человеком машины, но и любой машины, которую когда-либо сумеет создать человек. Спереди у него свисало подобие щупальца, сделанного, по-видимому, из такого же блестящего материала, что вся машина, только более гибкого. Бич грациозно раскачивался в воздухе, словно хоботок мухи, и заканчивался непонятным устройством, напоминавшим оружие. В этот момент, словно в подтверждение моих подозрений, оттуда вырвался второй луч. Он ушел в землю возле его лап, но по мере того как машина поднимала щупальце, луч начал разрезать площадь по диагонали, словно это был свадебный торт. Жестокая огненная коса закончила свою жатву, разрезав пополам здание на углу, которое тут же со вздохом рухнуло, превратившись в груду щебня.

Все это случилось метрах в пятнадцати от того места, где я находился, тем не менее я своей кожей почувствовал обжигающий жар, исходивший от теплового луча, и это помогло мне прийти в себя. И теперь я понял, что моя жизнь в опасности, что я могу погибнуть в любой момент. Это была уже не та пьеса, чей финал мне был известен. Кто-то подал неправильную реплику, и смысл действия резко изменился. Впрочем, было все равно, чем обернется нашествие, поскольку я был слишком незначительным персонажем и мог погибнуть от самых разных причин — сожженный лучом, погребенный под обломками, сбитый шальным экипажем, но моя смерть ничего бы не изменила. И тогда я как никогда ясно осознал свою чудовищную уязвимость. Наблюдая за тем, как машина готовится дать новый залп по зданиям, я вдруг вспомнил о Виктории, моем кузене и его жене, которые тоже могли погибнуть, когда треножники доберутся до Квинс-Гейт, потому что они так же хрупки и смертны. Я должен действовать, должен бежать отсюда и как можно скорее присоединиться к ним!

Рухнувшее здание превратилось в дымящуюся баррикаду из обломков, перегородившую проход к улицам, что вели в Квинс-Гейт, а потому, отчасти по собственной воле, отчасти увлекаемый обезумевшей толпой, я бросился бежать в сторону боковой улочки, удаляясь от застывшего посреди площади треножника, на помощь которому уже спешил второй. Толпа несла меня неизвестно куда по лабиринту маленьких улиц и переулков, сзади гремели взрывы, а я все бежал и бежал, стараясь не упасть, чтобы меня не затоптали, как это уже случилось со многими. Вскоре у меня возникло смутное ощущение, что я бегу по хорошо знакомым местам: распознавал отдельные детали — афиша, лавка, перекресток, — но не мог привязать их к определенной улице. Казалось, знакомая панорама вдруг изменилась по той простой причине, что я рассматривал ее на бегу, пробиваясь сквозь охваченную паникой людскую массу. Я видел над головой небо, озарявшееся красноватыми вспышками, вдыхал дым пожарищ и слышал оглушительную какофонию, где смешались крики людей, рев земных орудий и назойливый свист треножников, доносившийся, казалось, одновременно со всех сторон. Только выйдя к набережной Челси, я понял,