бы и нет? Как сказала девушка, на все можно посмотреть иначе. Весь вопрос в угле зрения.

— Тогда я расскажу тебе одну историю, Эмма. Ее никто не знает. И тебе не останется ничего другого, как влюбиться в меня. Что ты знаешь о «Путешествиях во времени Мюррея»?

— Ну, в общем, то, что смогла прочесть в газетах, — недоуменно ответила она. — И, в частности, то, что компания закрылась именно в тот момент, когда мне удалось убедить мать отправиться в Лондон и принять участие в третьей экспедиции в двухтысячный год. Было сказано, что фирма прекращает работу по причине твоей смерти.

— Ну, значит, сейчас ты удивишься… — начал Мюррей.

Прошу извинить меня за то, что прерываю повествование на самом интересном месте, но, хотя начавшийся выше разговор представляется весьма любопытным, мне, так же как и вам, не терпится узнать, что в это время происходит в маленькой комнатке, куда зашли Уэллс и Клейтон. «Хочу показать вам кое-что весьма для вас любопытное», сказал агент Уэллсу. Что это, просто предлог, чтобы оставить наших голубков наедине? Зная, насколько тактичен агент в подобных вопросах, позвольте мне усомниться. Тогда, может быть, это тонкий способ увести Уэллса, не обидев остальных? Гораздо более вероятно. Но зачем агент хотел уединиться с писателем? А если то, что происходит там, внутри, важнее для нашей истории, чем происходящее в гостиной? Хотел бы я обладать умением пересказать оба разговора одновременно, но, к сожалению, это качество не принадлежит к числу моих скудных достоинств, так что я должен пожертвовать разговором в гостиной ради беседы в комнатке и молиться, чтобы Уэллс с Клейтоном не обсуждали преимуществ бабочки перед обычным галстуком и не спорили, когда лучше убирать фасоль. Комнатушка была не такой просторной, как гостиная, но, конечно, больше кладовки, и с первого взгляда Уэллс не сумел понять, использовал ли Клейтон это помещение как арсенал, лабораторию или просто как склад всякой всячины, ибо здесь без малейшего порядка громоздились странные аппараты в соседстве со всевозможным оружием и предметами, имеющими отношение к оккультизму, колдовству, некромантии и прочим темным ремеслам, которые всегда казались писателю чистым мошенничеством.

Клейтон направился к подобию витрины в углу комнаты, в которой Уэллс различил по меньшей мере дюжину искусственных рук. Здесь были аккуратно разложены протезы из самых различных материалов, хотя преобладали дерево и металл, и если одни старательно воспроизводили потерянную агентом конечность со всем возможным правдоподобием — вероятно, это были те протезы, которые он привинчивал, когда должен был присутствовать на званом ужине или ином торжестве, где рука нужна была ему только для того, чтобы управляться с приборами, держать сигару или, если повезет, сжимать руку женщины, — то другие выглядели смертоносными орудиями: была среди них одна с заостренными пальцами, похожими на стилеты; другая казалась гибридом руки с перечницей, а еще одна парочка представляла собой такие диковинные механизмы, что Уэллс не сумел догадаться, для чего они нужны. Клейтон отвинтил поврежденный протез, аккуратно отставил его в сторонку и стал внимательно разглядывать свою коллекцию искусственных рук, уложенных так, что они опирались на пальцы и потому напоминали безволосых тарантулов, прикидывая, какая больше подходит в нынешней ситуации.

Пока он выбирал, Уэллс рассеянно бродил по необычной выставке, устроенной агентом в этой комнате. На одном из столов, рядом со средневековым бестиарием, украшенным великолепными изображениями грифонов, гарпий, василисков, драконов и прочих фантастических животных, на полях которого Клейтон мелким почерком оставил множество замечаний, он обнаружил доску уийа.

— Не знал, что вы увлекаетесь спиритизмом, агент, — сказал он, поглаживая буквы алфавита, вырезанные на изящной деревянной доске.

— Не стоит слишком удивляться, — ответил Клейтон, не поворачиваясь к нему. — Духи — лучшие осведомители, о каких только может мечтать полиция: они все видят и не требуют платы, хотя иной раз обращаются с какой-нибудь нелепой просьбой относительно того, что не успели доделать на этом свете.

— Понимаю… — осторожно произнес Уэллс, не зная, разыгрывает его агент или говорит всерьез.

После этого он осмотрел с полдюжины непонятных аппаратов, стоявших возле стола. Особенно его привлек тот, что представлял собой помесь граммофона с пишущей машинкой. Аппарат, ощетинившийся шатунами и рычажками, которые торчали из него, как колючки из кактуса, был снабжен четырьмя маленькими колесами и увенчан подобием рога изобилия, сделанного из хромированной меди.

— Что это такое?

— О, это метафон, — сказал агент, бросив на него рассеянный взгляд.

Уэллс ждал, что он что-нибудь еще добавит, но, поскольку продолжения не последовало, ему пришлось задать следующий вопрос:

— И для какого дьявола он нужен?

— Теоретически он служит для того, чтобы записывать голоса и схожие с ними звуки, но, учитывая, что полученные результаты оказались весьма скудными, можно смело сказать, что он ни для чего не нужен. — Клейтон по-прежнему стоял в нерешительности возле своей коллекции протезов. — Я использую его, пытаясь разыскать паренька по имени Оуэн Сперлинг, который пропал прошлой зимой в городке близ Стаффорда. Мать послала его за водой к колодцу, и он не вернулся. Парня пошли искать и с удивлением обнаружили, что его следы на снегу резко обрываются в нескольких метрах от колодца, как будто его унес орел или еще какая-нибудь крупная птица. Обыскали все окрестности, но безрезультатно. Никто не мог взять в толк, что же случилось, тем более что мать все время наблюдала за ним из окна и всего лишь раз отвлеклась на несколько секунд. Паренек в буквальном смысле слова улетучился. Наиболее вероятно, что он перешел в другое измерение и теперь не может вернуться обратно. Надеюсь, метафон поможет мне услышать его и передать ему инструкции, если, конечно, мне когда-нибудь удастся записать что-то помимо щебетанья стаффордских птичек.