Услышав свое имя, Уэллс внезапно покраснел. Она хотела посоветоваться с ним? Посоветоваться с ним!

— Очень сомневаюсь, мисс Харлоу, — поспешил ответить Мюррей.

Уэллса сильно задело то, что миллионер был так уверен в отсутствии у него опыта, правда, непонятно в чем.

— Почему бы вам не попробовать взяться рукой повыше? — услышал он.

— Все, хватит! — гневно воскликнула Эмма. — Делайте все сами!

— Хорошо, хорошо, — пытался успокоить ее Мюррей. — Вы только не обижайтесь, мисс Харлоу, но я предложил это, полагая, что вам нравится пробовать что-то новое…

Затем опять наступило молчание, на сей раз более продолжительное, и Уэллс, сочтя, что нелепо и дальше торчать посреди дороги, как столб, решил в открытую направиться к навесу. Он добрался до двери и бросил осторожный взгляд внутрь, боясь увидеть что-нибудь такое, что останется у него в памяти на всю жизнь. Однако сцена, происходившая под навесом, заставила его вздохнуть с облегчением. Ее участники находились спиной к двери, а потому не заметили его появления. Мюррей сидел на табурете для дойки, слегка наклонившись вперед, и своими ручищами перебирал соски огромной коровы, которая терпела это с явным неудовольствием, в то время как девушка стояла рядом, сложив на груди руки, и, похоже, весьма критически взирала на его жалкие попытки получить от животного хотя бы каплю молока.

— Ну как, мистер Мюррей? — насмешливо спрашивала она. — Есть успехи? Не попробовать ли вам делать более короткие и энергичные движения?

Уэллс не удержался от улыбки при виде этой забавной сцены, но решил не прерывать ее. Он ограничился тем, что тихо встал за дверью, наблюдая за неуклюжими попытками миллионера выглядеть в глазах любимой девушки многоопытным даже в самых неожиданных сторонах жизни.

— Коровы — щедрые животные, мисс Харлоу, — с важным видом поучал Мюррей. — К примеру, этот экземпляр только и мечтает, как бы утолить нашу жажду своим молочком, и тут в дело вступает сноровка человека, который должен обращаться с его выменем почтительно и осторожно, как это делаю я, и тогда…

В этот момент миллионер, видимо, слишком сильно, чтобы не сказать непристойно сильно, надавил на вымя, потому что корова так резко дернулась, что сбросила Мюррея с табуретки. И тут Эмма засмеялась таким волшебным смехом, какого Уэллс никогда не слыхивал. Это был смех, который он не преминул сравнить с мелодичным журчанием горного ручья, со звуками задорной флейты, медленно тающими в воздухе, с нежным позвякиванием на ласковом ветру связки серебряных колокольчиков и вообще с любыми другими мелодичными напевами, что способны производить природа или человеческая изобретательность. И такое впечатление возникло не только у него, поскольку с пола ритмичным раскатам смеха восхищенно внимал Мюррей. На его лице застыла восторженная улыбка святого, увидевшего чудо в своей келье.

— Ладно, теперь вы обнаружили то, что удается мне так же плохо, как воспроизведение марсианского вторжения… — пробормотал миллионер, сконфуженно поднимаясь на ноги.

Эмма опять залилась смехом. Засмеялся и Мюррей, и на какое-то время, показавшееся Уэллсу волшебным, оба, похоже, забыли, что только недавно чудом избежали смерти, и, вероятно, ощущали себя бессмертными благодаря неожиданно захлестнувшему их счастью. Прежде чем кто-то из них успел обернуться, писатель беззвучно отошел от двери и отправился в обратный путь. Это время принадлежало только им двоим, и ему не хотелось бы, чтобы они обнаружили, что он шпионит за ними. Возвращаясь в дом, он слышал их смех и завидовал миллионеру, так как знал, что лучший способ завоевать сердце девушки — рассмешить ее. Куда более эффективный, нежели инсценировать вторжение марсиан. Любой это знает.

Зайдя в кухню, он стал терпеливо дожидаться их возвращения и лишь время от времени поглядывал через окошко на дверь навеса. Как только они появятся, он сразу же выйдет из дома, сделав вид, что только сейчас отправился на их поиски, и в конце концов они смогут продолжить свой путь в Лондон. Он надеялся, что за их дружным смехом не последуют проникновенные взгляды, обычно предшествующие поцелуям, так как не знал, достанет ли у него терпения сохранять спокойствие, пока его спутники будут разыгрывать любовную интерлюдию под навесом, в то время как Джейн ждет не дождется его в Лондоне. Он прислонился к кухонному столу, засунул руки в карманы и, уставившись в окно, стал ждать.

Внезапно, к своему изумлению, он увидел, что к навесу направляются двое незнакомых мужчин. Оба были бедно одеты и приближались к месту, где находились его товарищи, так же осторожно, как и он несколькими минутами раньше, хотя явно с куда более недобрыми намерениями, ибо тот и другой сжимали в кулаках что-то похожее на лезвия. После некоторых колебаний, оценив ситуацию, Уэллс выпрямился и нерешительно сделал несколько шагов по кухне. Может, вернулись хозяева фермы, подумал он, но тут же отбросил это предположение, поскольку незнакомцы были одеты не как фермеры, а как городские жители из низов. Это могли быть только грабители, представители того сорта людишек, что используют любое нарушение привычного порядка вещей в стране, чтобы извлечь для себя выгоду. Они явно собираются застать врасплох его товарищей, не подозревая, что он тоже за ними наблюдает. Это давало ему нужное преимущество, которое любой более решительный и смелый человек, чем он, постарался бы использовать. Но, увы, Уэллс не принадлежал к таким людям. Сердце сразу забилось у него в бешеном ритме, а внутреннее напряжение достигло таких пределов, что он вдруг ни с того ни с сего вышел из дома, совершенно не таясь, более того, шумно, с намерением громко закричать, чтобы предупредить Эмму и Мюррея, но главное — чтобы освободиться от ответственности, которую накладывала на него ситуация, ибо ее разрешение зависело уже не только от него. Тем не менее писатель так и не издал ни звука, ни громкого, ни тихого, потому что, когда он уже открыл рот, чтобы сделать это, что-то холодное и острое вдруг уперлось ему в шею.