безвластия…

– Ой, – сказала она в испуге, – они восхотят взять меня замуж?

– Да, – подтвердил я. – Видите, сколько женихов?

Она потрясла головой.

– Не хочу за них замуж! Хотя нас, принцесс, не спрашивают… Но вы, Юджин, не отдавайте меня замуж!

– Не отдам, – пообещал я. – И сам не возьму.

Она округлила глаза.

– Ой… я такая противная?

– Вы замечательная, – заверил я, – но я не должен пользоваться, как говорят, своим положением, хотя и не понимаю, почему это не должен, но на всякий случай не воспользуюсь, как человек якобы глубоко нравственный. Круто я завернул?.. Сам ничего не понял. Принцесса, нам лучше подойти к вон той стене. Она глухая, словно на обеде, но это хорошо, не люблю разговаривающих стен, хотя еще и одной не видел…

Она ничего не поняла, вскинула на меня взгляд чистых детских глаз.

– Но как отсюда уйдем?

– С гордо поднятой головой, – пояснил я, – скрючившись в комочек.

Она слабо пискнула:

– Там на лестнице стража…

– Пусть, – сказал я. – Мы пойдем другим путем, как сказал наш вождь…

– Каким?

Я мягко, но настойчиво тащил ее к стене, а там сказал тихо:

– Прямым, но зигзугами!.. Зажмурьтесь покрепче!.. И не открывайте глазки, пока не скажу. И не пищать!

Она крепко-крепко зажмурилась, набрала в грудь воздуха и сжалась в комок. Я ухватил ее, крепко прижал к груди и, сотворив портал, ломанулся туда, на всякий случай зажимая ей рот ладонью.

Ощущение жуткое, мы оказались в пустоте, нас помчало вниз. Принцесса задергалась в ужасе, но через мгновение я ощутил мягкий удар снизу.

Я чуточку промахнулся, упали не на вершину стога, а на самый край и тут же соскользнули на землю.

Все еще прижимая ее к груди, я шепнул в ее нежно-розовое ухо:

– Тихо!.. Мы уже на свободе. Теперь никакого шума. Нужно уйти с территории замка… Можете открыть глаза. Но не визжать!

Она распахнула огромные глазища. Я взял ее на руки, как делал Фицрой, только сейчас никакого плаща, восхитительное чувство, держать в руках вот такое невинное счастье. Хоть и принцесса, а прильнула ко мне всем девичьим телом, чисто и невинно, потому что я самец, понимает, самец потому и самец, что любой ценой защитит и спасет самочку.

На пару секунд я притаился с нею за стогом, не выпуская из рук, она мелко дрожит и доверчиво прижимается ко мне, теплая и беспомощная, как щенок.

Я перевел дыхание и понес вдоль стены мелкими перебежками, потом присел за кузницей, а когда пробежали взволнованные стражи, так же перебежал за кузницу, затем так же тихонько, рассчитывая, что в замке сейчас остро заняты дележом власти, побежал в сторону леса.

Она прижималась всем телом, я чувствовал ее тепло и нежный зов, еще робкий, инстинктивный, но уже отчетливый, а ее голос прошелестел у меня над ухом:

– Юджин… Почему мне так сладко у вас на руках?.. И когда глерд Фицрой нес, и когда сидела у него на коне, а он прижимал, чтобы я не упала…

– Гм, – ответил я в затруднении. – Мы о вас заботимся, принцесса.

– Я знаю, – ответила она шепотом, – но я говорю о себе… Такое вот сладостное чувство… раньше никогда… а теперь вот в этом месте…

Я не стал смотреть, куда указывает пальчиком, ответил торопливо:

– Принцесса, вы так невинны, что вам лучше не упоминать о таких… моментах.

– Почему? – спросила она тихонько. – Вы же мой друг, Юджин? Вы сами сказали, а теперь отказываетесь?

Я прошептал, чувствуя себя как раненый в самое сердце зверь:

– Конечно, друг! Самый верный.

– Тогда кому мне еще рассказывать, – сказала она рассудительно. – Вы же такой старый, вы все знаете… Что это со мной происходит?

– Взросление, – сказал я.

Деревья бегут навстречу, расступаются, другие такие же высокие и мрачные выныривают из сумрака, спешат нас рассмотреть, а потом уходят за спину.

Я выбрал удобное место, но вдруг ощутил сильнейшее нежелание выпускать ее из рук, это же значит перестать чувствовать прижимающееся ко мне всем девичьим телом теплое нежное, уже стало жарким, во мне тоже нарастает нестерпимый жар.