посередине, а потом исчезла в створке слева.
Новые стекла и старое стекло показывали разное небо.
Торопливо отодвинув с дороги стол, я встал прямо перед загадочным стеклом. Дрожа, приложил к нему обе ладони, затем приблизил лицо и заглянул внутрь.
Я посмотрел сквозь стекло и лунный свет, и вдруг во мне полыхнул страх, от которого мне стало тошно: я увидел стену. Сквозь зеленоватый треугольник стекла сразу под центральным красным фрагментом, в свете какой-то призрачной луны, я разглядел старые кирпичи, крошащийся цемент, осколки стекла, укрепленные наверху, и все это всего в нескольких футах от меня.
За стеной виднелась низкая, угловатая крыша, наклонно уходящая куда-то во тьму. Я взглянул направо, прижав лицо к стеклу, которое оказалось холоднее, чем остальные. Стена уходила вдаль, и конца ей было не видно.
Не отрываясь от окна, я протянул руку за спину, нашарил стул, подтянул его к себе и ногами встал на сиденье. Опустив глаза, я взглянул вниз, под окно, и тоже увидел кирпичи. А еще ниже, футах примерно в шести от стекла, была земля.
Дезориентированный, я качнулся в сторону. Нет, стекла по обе стороны от меня по-прежнему показывали лондонскую ночь, фрагмент заросшего травой пустыря и темные шиферные крыши пятьюдесятью футами ниже.
Но цветное стекло в центре выходило в проулок почти над самым тротуаром. Разный сор, подгоняемый ветром, беззвучно скользил там по цементу.
Приложив к старому стеклу ухо, я ощущал безмолвие, сочившееся оттуда, как оглушительное в сравнении с громким туканьем дождя. Мое сердце билось так сильно, что его удары сотрясали меня всего. Я впитывал открывшийся передо мной неясный вид с отупляющим предчувствием чего-то страшного, которое нарастало с каждой секундой.
Предчувствие переросло в ужас, когда я, повернув голову, увидел, что за мной следят.
Я видел их всего долю секунды, эти несколько темных фигурок, недвижно стоявших у входа в переулок. Но я сразу понял, что их сумеречные, не знающие света глаза устремлены на меня.
Я закричал, рванулся, моя нога сорвалась со стула, и я упал.
Тяжело рухнув на пол, я барахтался на нем некоторое время, пока не смог встать, и тогда, стеная на ходу, я бросился к двери, нажал на кнопку выключателя, и луна исчезла.
Старое окно показывало то же, что и его соседи. По его стеклу текли струи дождя.
Сейчас уже почти утро, а я не знаю, что предпринять.
Первой моей мыслью было рассказать обо всем Чарли, Сэму или еще кому-нибудь. Но я тут же представил, как тип семидесяти с лишним лет от роду рассказывает подобную историю мне, и сразу понял, что бы я подумал: Альцгеймер у тебя, похоже, старикан. Ты либо спятил, либо просто пьян. А то и врешь.
В самом лучшем случае, я бы решил, что рассказчик смешивает реальные происшествия с событиями давно минувших дней в том раздражающе- метафорическом ключе, которые усваивают многие старики, впадая в маразм, когда «Я часто думаю о моем дорогом усопшем муже» превращается у них в «Мы так славно болтаем с твоим папой».
Нет, рассказать об этом можно лишь тому, кто сам придет ко мне в дом и увидит все своими глазами. Но это может и не повториться, или не повториться при госте, и тогда он уйдет, а мне останется лишь его жалость. Нет, я так не хочу.
Это дети.
Они дразнят меня.
Тот, другой город вернулся прошлой ночью. Два дня я не заходил в кабинет, поэтому не знаю, что там происходило, за тем окном. Пусть будет как будет, думал я. Пусть картины за ним сменяются, как приливы и отливы за стенами дома на морском берегу. Мне-то что до них.
Я проснулся ночью, не знаю, в котором часу, но было темно. Долго лежал, пытаясь понять, что же меня разбудило.
И, наконец, услышал. Еле различимое шипение. Шепот.
Голос шел сквозь стену. Из кабинета.
От страха у меня отнялись руки и ноги, я лежал, весь похолодев, с открытыми глазами. Шепот то стихал, то возобновлялся, все такой же вкрадчиво- настырный.
Я сел и натянул на себя одеяло, как плащ. Дрожа от страха, я доковылял из комнаты до двери кабинета и молча встал перед ней. Здесь звук был
