^{Из архивов Филантропического Общества Стреггейских Кротобоев, воспроизведено с любезного разрешения Общества}

Побитый, покореженный, скрипящий на ходу поезд Шроаков оставил далеко позади последний горизонт, который видели когда-нибудь глаза рельсоходов. и тут начались неприятности.

Вообще-то…

Вообще-то рановато еще для Шроаков. Время не пришло.

Эта фраза — и тут начались неприятности — очень древняя. Испокон веков она служила осью симметрии многих историй, той точкой, из которой герою открывалось, что дела обстоят куда хуже, чем он думал. Что ж, такова природа вещей.

Те, кто сведущ в науках, знают, что ученое название нашего вида — Homo sapiens — человек разумный. Однако нас можно описать и по-другому. Homo narrans, juridicus, ludens, diaspora: мы и рассказчики, и изобретатели законов, и игроки, и те, кто заселили собой весь мир. Это все — мы, но мы и нечто большее.

В той старой фразе есть один секрет. Все мы всегда были, есть и будем Homo vorago aperientis — человек, перед которым зияет огромная ненасытная дыра.

С юга и с востока шел поезд. Он гудел, он свистел, спеша за пределы познанного рельсоморья. Он изрыгал дизельные пары. Обычный кротобой, который нужда и непривычная цель преобразовали в нечто большее, нечто грандиозное, бряцающее оружием.

«Мидас» был не один. Он шел во главе войска.

За ним на крыльях ветра, вторя деревянным подголоском железному стаккато его колес, мчались повозки баяджиров, вышедших на тропу войны. Словно огромный полудикий зверь, подземный «Пиншон» с ревом выбирался на поверхность там, где рельсы лежали реже, и снова погружался, пробивая тоннели параллельно курсу охотничьих тележек.

Весь подавшись вперед, на носу «Мидаса» стоял Шэм, он возглавлял эту армаду. «Хватит об этом, — твердил он сам себе. — Не смей так думать. Делай свое дело».

Встреча в изничтоженных охотничьих угодьях баяджиров вышла горькой и сладкой одновременно. Товарищи по команде так горячо приветствовали Шэма, что тому на глаза от счастья навернулись слезы. Счастье ушло, а слезы остались, когда он услышал про Клайми и Теодозо, павших жертвами монстра с верхних небес.

— Кто-то наказал нас, — твердили воины-баяджиры, глядя на зловонные лужи, пенившиеся там, где когда-то была плодородная земля. — Кто? За что?

— Кто — это не вопрос, — раздался голос Сирокко. Она стояла, опираясь на крышку люка своего подземного транспортного средства.

— Вы! — воскликнул Шэм.

— Рада, что снова вижу тебя, молодой человек. — И она приветственно коснулась полей воображаемой шляпы.

— А вы-то как здесь оказались?

— Шэм! — Это был Хоб Вуринам. Крутой маршрут свел на нет все его притязания на щегольство, усталость состарила его на несколько лет, но все равно он улыбался во весь рот, раскинув для объятия руки, разгладились даже морщины тревоги, ставшие привычными его лицу. Они с Шэмом обнялись, хлопая друг друга по плечам от радости, и ладонь Вуринама задержалась в отросших непокорных кудрях Шэма дольше, чем вы могли бы представить, — лишь через несколько секунд он смущенно отпрянул.

А вот и Мбенда, он приплясывает от нетерпения, так ему хочется поздороваться с Шэмом, и его приветствие по выразительности почти не уступает приветствию Вуринама; и Кирагабо Лак, она сдержаннее, но не намного, и Шэппи, и все остальные; вдруг все отодвигаются, и доктор Фремло сжимает Шэма в объятиях, отодвигает его от себя, жмет ему руку, заглядывает в глаза, а Шэм от радости только нечленораздельно пищит.

— Если бы не она, мы бы тебя никогда не нашли, — говорит Мбенда, кивая на Сирокко. — Она умеет читать следы, она шла за мышью, а потом пошли слухи, что ты у кого-то еще, и об ужасном происшествии. Так что это все она.

— Я? — удивилась Сирокко. И заглянула в недра своего «Пиншона». — Я тут вообще ради утиля.