Император поцокал языком и пошел к трону. Когда он повернулся к генералам спиной, те едва слышно выдохнули.

– По твоей оценке, погибли несколько тысяч моих солдат?

– Да, Ваше Святейшество, – прохрипел Лорка.

Обойдя трон, император достал небольшой кинжал. Ниррок закрыл руками лицо, не в силах вынести это зрелище, но скоро начал подсматривать между пальцев.

– Каждая смерть меня ранит. Я чувствую их боль как свою собственную.

Никто не знал, что на это ответить. Тэйкон подошел к генералам, низко держа кинжал, и те приготовились к худшему.

– Когда страдают мои солдаты, страдаю и я. – Император поднял свободную руку и провел лезвием по ладони. – По-другому и быть не может.

Кровь из неглубокой раны закапала на пол, но тут же остановилась. Края пореза сошлись, и он исчез без следа.

– Мы все должны страдать, – сказал император, хватая Лорку за руку и проводя по ней кинжалом. Эта рана была куда глубже – кровь ударила из нее струей.

Лорка охнул.

– Это раз, – сказал Тэйкон.

Он взял кинжал в обе руки и вонзил его себе в живот по самую рукоятку. Император не вскрикнул от боли, только пошатнулся, а затем вытащил клинок. Густая темная кровь обагрила его шелковую мантию, однако скоро замедлила бег и остановилась. Тэйкон, хотя и не сразу, задышал ровнее и сумел выпрямиться.

– Это два.

– Нет! – успел сказать Лорка, прежде чем император ударил его в живот. Генерал закричал и попытался оттолкнуть Тэйкона, чем привел императора в ярость. С диким криком тот бросился на Лорку, сбил его с ног и принялся снова и снова втыкать кинжал. Остальные генералы поспешно отступили. Один из них бросился к выходу, но двери были заперты.

– Семь, восемь, девять, – считал император, поднимая и опуская кинжал. В воздух летели брызги, на полу растеклась лужа крови. По запаху мочи Ниррок догадался, что кто-то из генералов напустил в штаны.

– Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать.

На счет «двадцать» Лорка перестал кричать. Досчитав до тридцати двух, Тэйкон воткнул кинжал в остывающий труп.

Когда император наконец встал, его мантия, руки и лицо были красными от крови. Он, казалось, не замечал этого, пока скрип подошв не привлек его внимание к кровавым отпечаткам сапог на полу.

– Ой-ой, – хихикнул Тэйкон. – Ну и беспорядок я навел!

Он уселся на трон, запачкав дорогое убранство, и взглянул на свою певчую птичку. Та как ни в чем не бывало продолжала весело щебетать. Песня заставила императора улыбнуться. Он задумчиво провел рукой по лицу, размазав кровь, будто краску, сплюнул на пол, отпил из стоявшего рядом кувшина с охлажденным вином и вылил остатки себе на голову. Лицо стало чище, но Тэйкон, недовольный результатом, стащил с себя мантию, скинул сандалии и остался на троне в чем мать родила.

Генералы стояли по стене, отчаянно шаря глазами в поисках запасного выхода. Они вошли без оружия, а за дверями ждала наготове императорская охрана. Кое-кто посматривал на высокие окна позади трона, выходящие в сад. Путь до земли был неблизкий, и все же один генерал начал боком подбираться к престолу.

– Чем закончился счет? – спросил император у подданных. – Что, никто не запомнил? – Все промолчали, и тогда Тэйкон посмотрел прямо в дальний угол. Ниррок почувствовал, как сердце уходит в пятки. – Эй, ты! На чем я закончил?

– На тридцати двух, Ваше Святейшество.

– Ага! – воскликнул император, будто в самом числе заключались тайны, которые только он мог постичь. – Да, не хотелось бы начинать сначала.

Он со злобной ухмылкой кинулся на генерала, который на цыпочках шел к трону. Генерал с пронзительным криком побежал вперед и не умолкал, пока у самого окна император не прыгнул ему на спину.

– Тридцать три! – радостно крикнул Тэйкон и вонзил кинжал в руку, тянувшуюся к задвижке. Беглец взвыл от боли и заехал Тэйкону по лицу. Хрустнула челюсть. Пока император вправлял ее на место, генерал задергал щеколдой, потом в дикой панике локтем разбил стекло и запрыгнул на подоконник.

– Тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть, – считал император, протыкая генералу обе ноги. Он обхватил беглеца за талию, сбросил на пол, а затем с хлюпающим звуком вонзил клинок ему в глаз.

– Тридцать семь. Ого, какой сочный!

Ниррок был не в силах на это смотреть. Он закрыл лицо руками и весь съежился, однако не мог заглушить ужасные крики, шлепки, с которыми мясо ударялось о пол, и разлившееся по залу зловоние смерти и вскрытых кишок. Пытаясь думать о чем-то хорошем, он замурлыкал себе под нос мелодию из детства – колыбельную, которую когда-то пела его мать. Ниррок плохо помнил слова, но там говорилось о приятных снах и о том, что завтра будет лучше, чем сегодня.