пламени вновь вспыхнули в ее желтых глазах. Жадно наблюдающая за боем красивая женщина, которую делала уродливой жажда крови.

Силки ударил Йероу ногой в голову, Йероу в ответ махнул мачете. Силки едва уклонился: четверть дюйма – и лезвие выпустило бы ему кишки; воспользовавшись промашкой, он схватил Йероу за запястье и с силой крутанул. Йероу с разворота ударил Силки локтем в окровавленное лицо, но тому чудом удалось не выпустить захваченную кисть. Теперь они сцепились в смертельном объятии, у каждого мачете в свободной руке, но нет возможности им ударить. Тут Силки резко присел, и я поняла, что Йероу погиб.

Неожиданно выскользнув из объятий Йероу, Силки припал к земле и сразу распрямился, тем же движением описав мачете вспарывающий полукруг. Йероу почувствовал, что его живот взрезан, и зашатался, зная, что все кончено. Мгновение они стояли, глядя в глаза друг другу. Затем Силки рубанул Йероу по горлу, и тот рухнул на песок.

Никакого рева восторга. Толпа молчала и смотрела. Я вопила и пыталась пробиться, но передо мной была стена спин. Когда я все же пробилась к Йероу, двое мужчин уже куда-то волокли его за ноги. Песок впитывал его кровь. Я видела широкую отверстую рану в его животе. Вопила, требуя пустить меня к нему, слезы жгли мои щеки, но меня гнали прочь. Так меня и не пустили к нему. Никто не обращал на меня никакого внимания. Это было подло и жестоко.

Потом Экко оттащила меня.

– Не мешай им делать свое дело! – кричала она. – Ты не понимаешь наших обычаев. Все кончено.

– Нет, не понимаю! – вопила я на нее. – Как ты могла допустить такое? Для вас это как спорт. Все вы психи. Психи и извращенцы.

– А ты еще очень молода. И теперь тебя будет опекать Силки.

Я помчалась назад к дому с намерением немедленно покинуть это место. Но я знала: идти мне некуда. Вбежав в дом, я бросилась на постель, рыдая и дрожа в потрясении от того, чему была свидетельницей. Немного придя в себя, я выглянула в окно. Возле озера разожгли огромный погребальный костер и водружали на него тело. Я завыла так громко, что люди на берегу обернулись и посмотрели на дом. Вскоре кто-то вошел в дверь. Но я сквозь слезы не могла разглядеть, кто это. Даже фигуру в целом – лишь фрагменты легкого одеяния, приближающиеся ко мне, но потом стало ясно, что это Экко. Она заговорила со мной, напевно произнося непонятные слова, вытянула два худых пальца, прикрыла мне веки, и я только помню, что потеряла сознание.

Я проснулась утром от птичьего пения и солнца, льющегося сквозь пыльные окна; мягкие лучи высвечивали паутину на стенах. Я сознавала, что должна бежать. Должна предпринять еще одну попытку.

Я хотела, чтобы это безумие кончилось. Хотела домой. Хотела к тебе, Ричи. К маме и папе.

Я вышла из дома. На песке лежали храпящие, нагие тела. Словно наутро после карнавала или оргии, а не ритуального убийства. Я вывела из конюшни белую лошадь и накинула на нее попону. Мне было безразлично, как долго продлится мой путь. Дорога домой должна была существовать, и на сей раз я не брошу попытки.

Но пейзаж изменился. Тропинок, которые я помнила, больше не существовало. Холмы и долины как будто заново сформировались. И хотя сердце мое болело и я не могла избавиться от страшного видения убийства Йероу, свет потряс меня своей невыносимой красотой.

Солнце стояло высоко и, хочется сказать, было золотым, но оно было не золотым, а цвета светлой патоки. Трава, хочется сказать, зеленая, но она была не зеленая, а бирюзовая, цвета воды в глубоком бассейне. Скалы – желтые, как львиная шкура, и в них мерцали кристаллы кварца. Небо, хочется сказать, синее, но на самом деле оно было сиреневым. Все краски – свежие, чистые. Я едва удерживалась от того, чтобы не спрыгнуть с лошади, не окунуть руки в эти краски и не посмотреть, окрасятся ли мои пальцы.

Мир словно переродился, и, хотя я отметала от себя такую мысль, было ощущение, будто происшедшее как-то связано с убийством Йероу. Я ехала наобум по низинам и холмам, не зная, где искать дорогу, которая выведет домой. Я просто знала, что буду искать ее, пока не найду, даже если придется искать двадцать лет.

Я останавливалась только для того, чтобы дать белой лошади напиться или попастись. В первую ночь устроилась под кустом, вторую проспала в расщелине между гранитными валунами. Когда проснулась утром, на моей щеке была крупная слеза. Маленькая ящерка вылезла из щели и прыгнула мне на грудь. Я затаила дыхание, но мне вовсе не было противно. Она взбежала мне на щеку и стала пить слезу, и я знала, она пытается меня утешить. Не могу сказать почему, но я это знала. Потом она перестала пить, пошлепала через бровь и ткнулась крохотным мокрым носиком мне в переносицу. Она щекотала меня, но приятно, и я чувствовала, что щекотка проникает в самый мой мозг, и услышала, как ящерка говорит: «Не тревожься». Потом она юркнула обратно в щель, из которой появилась.

Мир начал открываться мне. Я знала точно, куда направиться, чтобы раздобыть еду. Находила озерца с чистой водой, годной для питья, грибы размером с кулак и ягоды, крупные, как яблоки. Нужно было только внимательно смотреть.

Однажды днем я остановилась, чтобы напоить лошадь, и, когда села, прислонившись спиной к скале, появился шмель и принялся, жужжа, кружить над моей головой. Я осторожно взяла его за крылышко. Он не возражал. Стал увеличиваться в размере, пока не вырос настолько, что я смогла сесть ему на спину. Мы полетели, и летели низко над землей. Я дала шмелю знать, что ищу: переход, путь домой. Но мы так ничего и не нашли, и после нескольких часов полета на шмеле я слезла с него, а он снова стал маленьким и улетел.