Они немного поговорили о музыке Ричи. Об его переменчивой карьере. Тот раскопал в завалах компакт-диск со своим последним альбомом. Судя по сопроводительному вкладышу, отпечатанному на принтере, это был фактически самопальный проект, и Питер спросил себя, как сгорел такой талант. Раньше Питер тоже играл, но он всегда понимал, что его способности никогда не позволят достичь высших высот. А вот Ричи это было дано. Для Питера игра была лишь хобби, порой он мог целый год не расчехлять палочки. Зои чаще тренькала на гитаре, чем он усаживался за свои барабаны. Игра была частью его юности; он забыл все свои честолюбивые планы, словно детское увлечение.
Ричи же был другим. В прежние времена он горел этим. Яростный, упорный, вызывающий, как многие, но у него вся та ярость воплощалась в свежую мелодию и сильные, простые тексты. У него должно было получиться, он должен был совершить прорыв. Но что-то произошло, что заставило его отклониться всего на один градус от траектории полета, который определила ему природа. И его талант вспыхнул во тьме и исчез во тьме.
Несколько лет Ричи подрабатывал сессионным гитаристом, но все заглохло, когда он пару раз не явился на запись. Миллионеры – поп-звезды могли вести себя как последние засранцы и пьяными вылезать на сцену, но музыканты-работяги – настоящие музыканты – жили не очень-то рок-н-ролльно. Часами репетируешь, играешь ради денег, а отработав, считаешь гроши, как любой офисный или заводской трудяга. Ричи соглашался, что с карьерой ничего не вышло, но подчеркивал: он продолжает писать песни, хоть прошло двадцать лет, а это кое-что значит.
– Я страшно извиняюсь, что мы тебе не поверили, Ричи. Прости!
Ричи неопределенно махнул рукой, но рука у него при этом дрожала.
– Это старая боль. Я был зол, признаю.
– Это непростительно. То, что мы сделали.
– Слушай, в то время все подозревали меня. Это было единственное разумное объяснение. Тогда, знаешь, был момент, на допросе в полиции, когда я сам засомневался: а может, я действительно убил ее? Они почти выдавили из меня признание. Ты знал об этом?
Питер лишь кивнул. Он чувствовал глубокий стыд. Из-за недостатка веры он потерял лучшего друга в жизни и знал, это были громкие, злые часы, которые нельзя ни пустить задним ходом, ни заглушить.
– Как-нибудь я увижусь с Тарой, – сказал Ричи. – Обязательно. Есть еще одна вещь, с которой ты можешь помочь мне. Я хотел бы увидеть твоих маму с папой. Чтобы просто посмотреть им в глаза, Пит. Молча, ни одного жестокого слова. Для меня это в прошлом. Но просто посмотреть им в глаза, как бы говоря: видите, я сказал вам правду.
– Мы бросили тебя, – сказал Питер. – Бросили тебя одного.
– Могу сказать, это было тяжело. Твои мама с папой были ближе и добрее ко мне, чем мои собственные родители. Ты это знаешь. Мне было тяжело.
– Постараюсь помочь. Слез будет много.
– Я не боюсь слез, – проговорил Ричи. – Больше не боюсь.
Питер поднялся, собираясь уходить.
– Все-таки сходи к врачу насчет головной боли, – напомнил он.
Ричи поднял руку, чтобы попрощаться ударом ладони о ладонь. Питер схватил ее и крепко стиснул. У двери обернулся:
– Кстати, у тебя мыши на кухне.
Сев в машину, он проехал с милю. Затем остановился на усыпанной листьями обочине, выключил мотор и заплакал.
14
Клири сказал: «Облейте ее». Мэри Кеннеди, пожилая женщина, мать миссис Берк, принесла какую-то жидкость. Жидкость несколько раз плеснули на Бриджет Клири. Ее отец Патрик Боланд присутствовал при этом. Уильям Ахерн, описываемый как трепетный юноша шестнадцати лет, держал свечу. Бриджет Клири сопротивлялась, кричала: «Оставьте меня!» Затем Симпсон увидел, как ее муж напоил ее чем-то с ложки; после этого мужчины десять минут силой удерживали ее, а один из мужчин закрывал ей рот рукой, чтобы та не выплюнула жидкость. Мужчины с каждой стороны постели все это время держали ее извивающееся тело и кричали: «Изыди, ведьма! Вернись, Бриджет Боланд, во имя всего святого!» Та ужасно кричала.
В тот день после допроса в полиции Ричи, выйдя из участка, направился не домой, а к Мартинам. Открыла ему Мэри.
– Они считают, что это я, – сказал Ричи, дрожа на пороге. – Полиция считает, что это я.
– Что ты сделал со своим лицом?