– Тогда садись, – сказал он.
Седла на лошади не было. Просто пыльная красная попона. Он взглянул на меня из-под полуопущенных ресниц и улыбнулся, я встала и подошла к лошади; он бросил поводья и сцепил ладони, чтобы я оперлась на них ногой. И вот я уже сижу на лошади, большие соломенные корзины раскачиваются у моих коленей.
Он повел лошадь по колокольчикам на дорожку для верховой езды. Там, не говоря ни слова, повел через лес. Вскоре дорожка стала немного шире; он остановил лошадь и вспрыгнул на нее позади меня. Потянулся за уздечкой, и я снова почуяла мужской запах и запах конского пота.
Он обхватил меня, положив руку на живот, и меня захлестнуло страшное возбуждение.
– Так тебе удобно? – спросил он.
– Да, – ответила я, – мне удобно.
– Тогда едем.
11
Свидетель попросил впустить его в дом, но Майкл Клири сказал, что дверь им не откроют. На улице они стояли у окна. И слышали, как кто-то в доме говорит: «Глотай, стерва» или «Глотай, ведьма». Когда дверь открыли, свидетель вошел внутрь и увидел, что Данн и трое братьев Кеннеди прижимают миссис Клири к кровати за руки и ноги, а ее муж поит ее отваром трав с молоком, черпая ложкой из кастрюли. Они заставили ее проглотить отвар, и Клири спросил ее: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, скажи, ты – Бриджет Боланд, жена Майкла Клири?» Она раз или два ответила утвердительно, и ее отец задал ей тот же вопрос. После чего Майкл Клири [полагает свидетель] плеснул на свою жену некую жидкость.
Передо мной мысленно словно открылась дверь. Большая скрипучая черная дверь. За черной дверью – вероятность, что мой приятель Дейв из Уэст- Мидлендского криминально-следственного отдела прав.
Может, это стерлось из моей памяти. Может, я и вправду что-то сделал с Тарой. Из-за черной двери раздается жуткий звук. Низкий отдаленный вопль, но начинается он с какого-то ощущения в глубине живота и, поднимаясь, становится звуком.
Может, я действительно сделал это. Я был очень зол. Я и раньше терял голову. Однажды вечером мы с Питом выпили по бутылке водки, в один присест, будто старались убить себя. Несколько часов в тот вечер выпали из нашей памяти напрочь. Когда мы очнулись, то были без обуви и без рубашек, все в царапинах, а в волосах мусор, словно мы продирались сквозь кусты. Никто из нас ни черта не помнил. Так куда делось то время? То, что мы делали, должно было остаться где-то в дальнем углу памяти и ждет, когда вспомнится.
Я взглянул и увидел, что все подались ко мне, фараоны и адвокатша, ожидая, когда я заговорю.
– Давай облегчи душу, Ричи, – говорит мой друг Дейв отеческим шепотом. Больше как священник, чем фараон. Любяще. Я едва слышу его голос, заглушаемый воплем. – Уверен, ты хочешь этого, хочешь все нам рассказать. Тебе станет легче. Сознайся.
Вопль из-за этой огромной черной двери внезапно прекращается. И я понимаю, что это дверь тюрьмы. Дверь с лязгом захлопывается.
– В чем? – спрашиваю. – В чем сознаться?
Они откинулись назад. Все четверо, как в танцевальном шоу.
Смотрю на своего так называемого адвоката:
– О чем он говорит? Что хочет услышать от меня?
Она стискивает зубы, прежде чем повернуться к фараонам.
– Думаю, ты сам знаешь, – говорит она. – Но не мог бы сказать прямо? Для протокола.
Печаль и сочувствие сползают с лица моего друга Дейва. Он вздыхает и выглядит очень, очень усталым.
– Ричи, посмотри на меня, пожалуйста. Давай, парень. Посмотри мне в глаза. Ты убил Тару?
– Вы шутите?
– Просто ответь на вопрос «да» или «нет», Ричи, – говорит адвокатша. – Так будет лучше для тебя.
– Ладно. Ответ будет «нет». Теперь я могу идти домой?
– Еще не можешь, – отвечает Дейв.
– Я арестован? – спрашиваю. Насколько понимаю, они не могут держать меня, если я не арестован.
– Он арестован? – спрашивает адвокатша.
