или брюшной тиф не хотелось. А пахло из мисок и горшков вкусно, даже если это была простая каша. Но я держалась. В основном – на пирожках с капустой. В яйцах мог таиться сальмонеллез.

– На тебя смотреть противно, Кэти, – не выдержал в конце концов Диху, глядя как я ковыряюсь в начинке. – Боишься, что я тебя отравлю? Так зачем мне это, позволь узнать?

– Ты сам сказал, что этот мир очень грязный. Я не хочу подхватить какую-нибудь хворь и умереть от диареи.

– От чего? – тут же влез в разговор Прошка.

– От скорби в животе, – ответила я, но лексического понимания у отрока не встретила. – От поноса, короче.

– А! Так ты же не ешь почти ничего, отчего животу болеть?

Я уж было собралась поведать Прохору о невидимых глазу существах, опередив Левенгука лет на сто пятьдесят, но вмешался Диху.

– Ты глупая, трусливая кошка, Кэти, – проворчал он, прикрыв лицо ладонью в знак глубочайшего разочарования в человеческой расе.

Я была уже ученая и не стала рассказывать, как этот жест у нас принято называть.

– Чего молчишь? – прошипел сид, мгновенно перешагнув невидимую грань между спокойствием и гневом. – Или ты считаешь, что моя метка… Моя метка! Это просто мое желание облапать маленькую смертную самочку? Так?

Он вроде и голос не повышал, но от этих шипящих интонаций у меня мелко-мелко завибрировала каждая косточка в теле.

– Так я… я же не знала, мой господин, – проблеяла я. – Ты мне ничего не объяснил, а я не слишком-то разбираюсь в чарах. Я в них вообще не разбираюсь.

Все душевные силы ушли на вежливость и мягкость речи. Нелегкая задача, когда над тобой нависла огромная глыба сидской ярости. Того и гляди, рухнет и в лепешку раздавит.

Удовлетворившись видом моего смирения и запахом страха (я, как мышь, взмокла в один миг), сын Луга решил не карать, а миловать.

– Из лужи только не пей, глупая кошка. А так все можешь есть без боязни.

– Козленочком станет? – деловито уточнил Прошка.

– Коз-зой! – рыкнул напоследок Диху.

Ну и ладно, ну и пусть, решила я. Сиду разозлиться проще простого, как вскипел, так и остынет. А что этот Лугов сын защитил меня от всякой заразы – отличная новость.

Есть все подряд и пить из луж я, понятное дело, не бросилась, но дрожать после каждой трапезы, прислушиваясь к бурлению в животе, перестала. А заодно и настроение сразу же поднялось. На сытый-то желудок веселее.

Страдать и падать духом только потому, что под рукой нет туалетной бумаги и лака для ногтей? Толку скулить, если от нытья все равно ничего не изменится. Да, мне иногда очень хотелось проснуться в своем мире, в баб-Лидином домике. Но каждый следующий день будто специально доказывал пришелице из будущего – ты здесь и сейчас, и никаких признаков того, что вездесущий запах овчины и лошадиного навоза тебе причудился, нет. А потом волнения первых дней пути улеглись, к неудобствам я худо-бедно притерпелась и вдруг обнаружила, что с нетерпением жду каждой новой остановки, жадно оглядываюсь вокруг и вместо закономерного отчаяния чувствую лишь азарт и любопытство. Я при малейшей возможности прислушивалась к разговорам, а зачастую и ненавязчиво присматривалась к покрою одежды и обуви, и каждая бытовая мелочь вроде горшка или расчески влекла к себе, словно магнит. Это был шестнадцатый век – настоящий, доподлинный, не лубочный, не условный, без споров и выгодных кому-то домыслов. И эти бородатые и безбородые, тучные и сухощавые, статные и сгорбленные мужчины и женщины всех возрастов и сословий жили свои жизни прямо у меня на глазах. Прямо в тысяча пятьсот тридцатом году. Удивительно, просто удивительно!

Санный караван собрал народ не только из Новгорода и Тверского княжества, были тут гости аж из Киев-града. И если судить по количеству перстней на пальцах купца-киевца, дела его шли в гору, причем давно. Мать городов русских богател день ото дня, удачно расположившись на перекрестке дорог между западом и востоком. Киев и в моей-то реальности до монгольского нашествия считался большим городом и неприступной крепостью, а здесь, где напасть миновала, трудно вообразить, во что превратился этот прекрасный город. Не будь строжайшего запрета Диху приставать к людям, я бы уж попыталась выудить из киевца все подробности, потому что, когда он похвалялся, сколько серебра вложил в строительство очередного монастыря, воображение рисовало мне умопомрачительную картину величия столицы Великого Киевского княжества. Правил там сейчас, если я правильно поняла, очередной Мономахович – Михаил Второй, и в женах у него была, разумеется, одна из византийских принцесс.

– Ты хоть совесть имей, Катька, – пожурил меня Прошка. – Разве можно так на чужих мужиков пялиться?

– У меня общеисторический интерес. Может, ты осторожно расспросишь во-о-он того рыжеусого дядечку? Скажешь, госпожа Кэтрин очень хочет когда-нибудь посетить Киев-град.

– Да я и сам бы не отказался, – вздохнул мальчишка. – Там Зрючий Мастер живет, Владимир Муромец кличут. Вот бы в ученики к нему…

– Госпожа Кэтрин вряд ли посетит Киев в ближайшем будущем, а ты, Прохорус, стремись к большему – самому стать Мастером. Где твои амбиции, отрок?

Уверена, Диху просто не мог допустить, чтобы его хозяйское слово не стало последним и самым веским. Вот ведь вредина ирландская!