В этот день Данька не появился, и на следующий день тоже. А еще через несколько очень тревожных и бессонных суток я узнала, что мой практически жених, мужчина, с которым я прожила под одной крышей три года и еще два года до этого встречалась, слился вместе с моими деньгами. И с документами на купленную землю, и с моей кредиткой, которую тут же опустошил. В компании с теми самыми замечательными ребятами – энтузиастами этнотуризма, которым я уже выдала аванс. Исчез в неизвестном направлении. Вот гад!
Его родительница повздыхала за компанию, слезно покаялась в провале своей педагогической методы и в мягких выражениях донесла до меня простую народную мудрость:
– Слишком добрая ты была, не контролировала его от и до, не воспитывала. А тут такое нечеловеческое искушение, – сказал Саша без тени сочувствия. – Ты, Катенька, сама виновата.
В глазах полицейского сержанта эта самая «самадуравиновата» сверкала и переливалась всеми цветами спектра, ярче полярного сияния. Заявление- то приняли и даже пообещали «искать и найти», но как-то вяло, без огонька. Не убили, вот и славно, скажи спасибо, девочка.
А я вплотную занялась разруливанием ситуации. В конце концов, мне же всегда везло и тут должно было. Это у нас, кстати, семейное. Не по-крупному, без миллионных выигрышей в лотерею, без богатых заграничных родственников или каких-то иных глобальных подарков от судьбы, а так – всякие мелочи житейские. Вот, скажем, моя маменька, ей всегда везло с мужчинами. Все они ее любили, холили, лелеяли и всячески помогали, даже когда любовь-морковь заканчивалась. С моим папенькой, человеком непростого характера, она и вовсе умудрилась остаться лучшими друзьями. Вот и сейчас мама благополучно обреталась в немецком городе Дуйсбурге со своим последним супругом – милейшим и добрейшим «дядюшкой Дитрихом». Нет, правда, мой немецкий отчим всем своим существованием опровергал замшелые стереотипы о скупых, скучных и подозрительных немцах. Лет пять назад мама твердо пожелала обрести семейное счастье с европейцем, одновременно зарегистрировалась на сайте знакомств и записалась на языковые курсы, и не успела освоить сакраментальное: «Ich verstehe etwas Deutsch»[1], как подоспел достойный кандидат в мужья. И стоит ли сомневаться, если моя бабушка вместе с прабабушкой выжили в блокаду? Их удача выглядела, как два мешка с горохом и швейная машинка «Зингер», но сути это не меняет.
Мне тоже везло, но по чуть-чуть, и только однажды я не догнала отъезжающую маршрутку, которая потом попала в ужасное ДТП. Хотя, если подумать, удача мне улыбалась гораздо чаще и ласковее, чем остальным людям. Я проскальзывала в очень узкие щелочки вероятностей, успевала там, где другие безнадежно опаздывали, инстинктивно уворачивалась от больших и малых бед и думала, что так будет всегда.
Мой оптимизм и вера в себя не угасали почти до октября две тысячи двенадцатого. Я не сдавалась и не жаловалась, я искала Даньку, я работала как ломовая лошадь на трех работах – дневной, ночной и копирайтером каждую свободную минуту. Я умудрилась продать Ласточку дороже, чем ее купила (и откуда у дяди Федора взялись такие деньжищи? Неудобно-то как!). – Я безропотно перешла на чай, хлеб, доширак и куриную кожу, и, наконец, я съехала с квартиры, чтобы экономить на аренде. Впрочем, несколько недель активного кочевья по друзьям тоже ничего не решили.
Теоретически место жительства у меня имелось, но практически жить там было невозможно.
«Дом-корабль» – звучит красиво, но любой ленинградец-петербуржец знает, что скрывается за таким звучным названием. Шестисотая серия, будь она неладна! Неистребимый запах тухлых яиц, вечно сломанный лифт, мусоропровод с крысами, черная лестница со следами жизнедеятельности люмпенов, низкие потолки, совмещенный санузел, гнилые трубы и батареи, чья температура чуть-чуть выше, чем у коченеющего трупа. А еще – слышимость. О, этот бич обитателя мегаполиса! Никакие евроремонты не спасали. Чем ни обивай стены, какие потолки ни натягивай, а все равно на первом этаже слышно, как чихают на пятом. Нет, ну, может быть, где-то у кого-то и мусоропровод не заварен, и лифт работает, и лестницу регулярно моют, но наше родовое гнездо относилось к категории жилья, которое застыло в восьмидесятых. Продать или обменять такую жилплощадь было практически невозможно. Даже если потенциальных покупателей и не отпугивали дивные виды и чудные звуки трамвайного парка под окнами, количество жильцов на шестьдесят кв. м площади превышало все разумные пределы. Кроме меня, в трехкомнатной квартирке на улице Морской Пехоты были прописаны: тетя Валя – мамина младшая сестра с мужем Сережей, две кузины – Надя и Оля, обе, по счастью, еще незамужние, двоюродный брат Вадик с женой Люсей (на седьмом месяце), а также пес Тузик и черепашка. Когда на пороге появилась я с кошачьей переноской, кроме Тузика радовалась только кузина Ольга, и то по причине феерического пофигизма. Прочие родственники в проявлении родственных чувств предпочли остаться сдержанными. Конечно, нам нашлось место. Раскладное кресло в комнате кузин стало нам с кошкой пристанищем, но надолго бросать якорь на улице Морской Пехоты было просто неразумно. И очень скоро вопрос встал ребром. Аккурат когда Люся разродилась двойней.
В канун весьма почитаемого дядей Сережей праздника – дня Великой Октябрьской социалистической революции тысяча девятьсот семнадцатого года, я созрела податься в бега. Денег на отдачу долга по кредитной карте у меня уже не было, родственники очень вежливо – как-никак культурная столица, – но настойчиво подталкивали к двери, а впереди отчетливо маячила перспектива близкого знакомства с коллекторами – это неотвратимо, как цунами, надвигался срок погашения процентов по моему главному кредиту. Тому самому, который мне так любезно и настойчиво предлагал закрыть господин Дэ
