Кто бы мог подумать, что обычную ночную рубашку будет жалко почти до слез. А уж себя-то как жаль, никакими словами не передать.

Удивительное дело, но, только стоя в растерянности и смятении над грудой чужой одежды, я вдруг целиком и полностью осознала, что со мной случилось нечто воистину ужасное и необратимое, что-то среднее между похищением маньяком-убийцей и автомобильной аварией.

Попав в неприятности, я всегда старалась представить еще более тяжелую жизненную ситуацию. Скажем, теряю я под колесами поезда обе ноги. Вот ужас-то! И в сравнении с участью калеки непогашенный кредит и предательство Даньки кажутся сущими мелочами, не стоящими смертельных переживаний. Последние полгода я только и делала, что твердила себе: «Ты – молодая, живая, здоровая, руки-ноги на месте, какая-никакая крыша над головой есть, так чего скулить? Все как-нибудь образуется. Все будет хорошо».

Вот и образовалось. Чужой мир, чужое время, чужие обычаи. И я всем чужая и мне все чужое. И сам собой напрашивался классический вопрос: «За что мне все это?» Собственно, ответа никогда не существовало. Просто с некоторыми людьми случаются плохие вещи. Вчера жребий пал на Екатерину Говорову, только и всего.

– Не реви, – проворчала Марфа, решив, что я сейчас начну рыдать.

Я не хотела, но слезы сами потекли.

– Слышь, дуреха, не реви, сказала. Ишь, нюни распустила! Кобылища здоровая, а ревет, как дите малое.

– Я не реву, – всхлипнула я и шмыгнула носом.

Однако сочувствовать мне никто не собирался. Не входила жалость к чужой собственности в обязанности домоправительницы. Женщина лишь раздраженно вздохнула и принялась наряжать «бесовскую девку» в христианскую одежду.

– Вот те сорочка! Да смотри, рукав не оторви. Во-о-от! Теперь рубашку держи, – командовала ключница. – Поясом подвяжись-ка.

Мне оставалось только подчиняться. По крайней мере, так я точно ничего не напутаю и Диху не подведу.

– Гляди, какой я тебе летник подобрала. Почти неношеный.

Марфа с гордостью продемонстрировала сильно расширенное к низу платье красно-коричневого цвета с длинными колоколообразными рукавами, сшитыми от проймы только до локтя. Далее они просто свисали до самого пола остроугольными полотнищами ткани. Типичная одежда средневековой русской женщины.

– Вошвы бархатные, с бисером. Полюбуйся-ка.

Так и есть – вокруг горловины и по краям рукавов были нашиты бархатные кусочки, украшенные затейливой вышивкой.

– Красиво, – покорно согласилась я, уже порядком утомленная одеванием.

– То-то же! Это Иван Дмитриевич наказал одеть тебя прилично, чтобы незазорно было перед Тихим.

– Надеюсь, ему понравится.

Лишний раз злить злого сида отчего-то не хотелось.

– А то! Пусть только посмеет сказать, будто я пожадничала! Этот летник наша покойная боярыня носила и рада была, – объявила ключница.

Но жемчужного кокошника я так и не дождалась. Не положено, не по статусу. Косу Марфа мне уложила вокруг головы, а сверху повязала платок. И заодно пояснила, как бы между делом:

– Положение у тебя бестолковое. Незамужняя и при этом холопка иноземца, но к работе приставить нельзя, запретили. Скорей бы увез он тебя, что ли. Пока сплетни не пошли на всю округу, дескать, Иван Дмитриевич чужую рабу в женкины платья рядит неспроста.

– А куда он ехать собрался?

– Да кто ж его знает, Тихого этого. Но чем дальше, тем лучше.