клятву, нарушить которую без последствий нельзя. В том, что наша любовь засохла, так и не успев распуститься, виноваты только мы, и никто более. Все эти полтора года я вытаскивала из памяти лишь гербарий, смотрела на него и думала, как было бы прекрасно, если бы этот цветок расцвел. Но разве может расцвести то, что уже давно мертво и даже успело высохнуть? Тронь неловко – и все посыплется трухой, которую разнесет даже слабый ветер. Вдохнуть в это жизнь может теперь лишь некромант, да и то – разве это будет жизнь? Лишь ее подобие.

Забыть друг друга нам не позволяла только клятва, данная Рудольфом Богине. И если бы Эдди не арестовали, я бы всю жизнь промучилась ожиданием чего-то неслучившегося и не поняла, что это – не мои чувства, а божественное желание. Желание дать возможность Рудольфу выполнить свою клятву, наградой за которую он считал меня. Да только так ли нужна ему эта награда? Клятва выполнена только сейчас, но, насколько я успела понять, арестовать Эдди можно было и раньше. Возможно, Рудольф на этом настаивал – не зря же его начальник знает про опрометчиво данное обещание. Но дальше разговора дело не пошло, арест был отложен до того времени, как из Эдди вытянут все, что только можно.

Браслет лежал в руке как обычное украшение, бездушное и холодное. Хотя нет, совсем не холодное – держать его было приятно, он не казался чуждым, чем-то таким, от чего хотелось немедленно избавиться. Я погладила его рельефную поверхность. Если бы не этот артефакт, меня бы уже не было. Если бы не он и не Николас. Да, очень даже может быть, что своевременное появление моего тогда еще жениха предотвратило если не мою смерть, то увечье. Вернеру щадить меня было незачем, да и Эдди тоже. Я подняла глаза на владельца браслета. Он смотрел на меня. Ждал моего решения.

– Штефани, что ты тянешь? – удивленно сказал Рудольф. – Не мог же артефакт на тебя сильно повлиять, ты почти сразу начала принимать зелье. Или ты боишься, что что-то опять может случиться? Так он все равно с тебя сам свалился. И это хваленый фамильный артефакт! Понадейся на такой!

Меня резанула явно выраженная ревность в его словах. Наверное, ему казалось, что он имеет на это право. Он еще не понял, что это не так. Возможно, потому, что пока не встретил ту, которая будет для него важнее любого расследования? Для меня сейчас Николас значил много больше, чем Рудольф. В этом я не сомневалась. Но сомневалась в другом. Было ли это моими чувствами? Или все же результатом магии драконов? Драконов, которые очень ценили свободу и никогда не принуждали других к чему-либо? Браслет этот был сделан для того, чтобы невеста смогла принять выбор семьи, с которым уже согласилась. Без ее согласия активированный артефакт не срабатывал. Мое согласие было получено обманом, артефакт пытался заставить полюбить, заставить испытывать те чувства, которые нужны для счастливого брака.

Или нет?

Менталист, приглашенный папой, утверждал: если бы я не испытывала склонности к Николасу, не удалось бы получить моего согласия. Но была ли это лишь склонность? Каждый раз, когда мне казалось, что Николас значит для меня чуть больше, чем посторонний человек, я сразу вспоминала о Рудольфе. Но получается, что я вспоминала не сама? Что это было желание Богини? Что мне все время навязывались нужные мысли? Нужные для того, чтобы обет Рудольфа не пропал втуне?

И вот это браслет пытался дать мне понять. Но что значит драконья магия против божественной воли? Ничего. Все это время я считала, что на мое сознание влияет браслет, поэтому сопротивлялась. И получилось, что я сама причиняла себе боль, сама загоняла себя в тупик. И отношения, и чувства выворачивались божественной волей в нужном направлении.

Но у орков другие боги, поэтому орочье зелье убрало влияние нашей Богини. А браслет расстегнулся не потому, что заряд закончился – он же подпитывался моей энергией, которая от блокировки Дара не пропала, а лишь стала для меня недоступной. А потому, что хотел дать мне понять – те чувства, что я испытываю, – мои, и только мои. Я опять подумала об артефакте как о чем-то живом и разумном, но это меня больше не пугало. Он действительно был разумен – неудивительно, в его-то возрасте! Наверное, ровесник рода Лоренцов.

– Штефани, – ворвался в мои размышления голос Рудольфа, – верни артефакт Николасу. И тебе, и ему потом будет не до этого.

– Рудольф, а как долго вы следили за инором Хофмайстером? – тихо спросила я.

Он явно смутился и неохотно ответил:

– Почти год. Мы его как засекли, он уже снюхался с курсантами, вот и хотелось выявить все связи. Ты же понимаешь, от этого безопасность Гарма зависит.

Я кивнула. Я понимала, что от этого зависит безопасность Гарма и что настоящей любви время не страшно. Только вот… Он мог выполнить свою клятву еще год назад, если бы действительно этого хотел. Но Рудольф и сам подсознательно понимал, что для него важнее. Не я, нет. Как и он для меня – не самое важное, иначе я нашла бы возможность встретиться с ним за эти полтора года.

Я опять посмотрела на Николаса. Казалось, он больше не обращал внимания ни на меня, ни на Рудольфа. Он даже не смотрел в нашу сторону. Для него все было уже ясно, и это знание причиняло ему боль. Но для меня теперь тоже все прояснилось. Я сжала в руке браслет и пошла к Николасу. Он повернулся ко мне, чуть улыбнулся краем рта и сказал:

– Ну что ж, Штефани, – я желаю вам счастья, – и протянул руку за браслетом.

– Николас, а если я его вам не верну?

Его глаза внезапно потемнели до такой степени, что стали похожи на тучу, готовую разразиться грозой с молниями и громом, резко обозначились скулы, а сам он коротко выдохнул. Наверное, чтобы не сказать мне грубость.

– Штефани, я не нуждаюсь ни в жалости, ни в благодарности, – сухо сказал он. – Не так давно вы мне ясно сказали, что любите другого, и согласие