– От того, что ты про нее не вспоминаешь, она никуда не исчезнет, – возразил папа. – О таких вещах ты должна мне непременно рассказывать, понимаешь? И сразу же, не дожидаясь возможных проблем.

– Я тоже виновата, – прошелестела тетя. – Не настояла. Штеффи сказала, что он больше не появлялся, и я успокоилась. Лорд Лоренц не казался мне способным на что-то большее, чем выплюнуть из себя гадкие грязные слова. Показать, насколько он выше нас всех, и забыть о существовании столь недостойных персон.

– Я его серьезно задела, – ответила я. – Я дала ему пощечину. Наверное, это оказалось для него слишком сильным потрясением. От таких, как я, он ждет смиренного согласия, но никак не такого ответа. Но я об этом не жалею, нет.

Я поняла, что это действительно так. Пусть на тот момент я даже не сознавала, что делает моя рука, настолько все неожиданно случилось для меня самой, но Лоренц это заслужил, вволю потоптавшись на моей гордости, унизив меня, как только смог. От одних лишь воспоминаний о его мерзком предложении кровь приливает к щекам и последние доводы покидают рассудок. Нет, если бы все открутить назад, я бы поступила так же. Разве что перчатки надела, чтобы не пачкать руку об этого омерзительного представителя мужского рода.

– Представляю, что он тебе наговорил, – сказал отец. – Наверняка из-за сына взбеленился. Брайнер предупреждал меня, что вокруг тебя вьется Лоренц-младший. Но я значения не придал, решил – будь что серьезное, ты бы мне непременно рассказала. А сейчас выяснилось, что серьезное ты все так же предпочитаешь утаивать, как и раньше.

Он укоризненно на меня посмотрел. Но меня слишком удивили его слова, чтобы оправдываться. Я встретила Рудольфа всего два раза, из которых в компании Николаса он меня видел единожды. Но моему отцу он говорит, что тот вокруг меня вьется. Неужели он следит за мной? Да нет, что за глупости мне в голову приходят… Если он за кем и следит, то за Николасом…

– Папа, а что, Лоренц-младший в чем-то замешан, если Рудольф за ним наблюдает? – небрежно спросила я.

– Брайнер мне такого не говорил, – ответил отец. – Сказал, что курсанты сами по себе легкомысленно к девушкам относятся, а этот еще и в чересчур значимое семейство входит, чтобы с его стороны было что серьезное. Слишком безупречная у них родословная, чтобы связывать судьбу с девушкой твоего сословия. Я ответил, что ты при виде мундиров головы не потеряешь. И что непременно рассказала бы, если бы он что-нибудь для тебя значил.

– Он за мной ухаживал, – неохотно ответила я, поглядывая на тетю – не стало ли ей хуже. Но она лишь внимательно слушала наш разговор и изредка кивала, соглашаясь с папиными словами. – А когда уезжал на сборы, спросил, не откажусь ли я от его браслета. Я была уверена, что он благополучно про все забудет за две недели, поэтому и ответила, что поговорим, когда вернется. Но он, видимо, посчитал это согласием и сообщил родителям.

Мои слова папу успокоили.

– Но замуж ты за него не хочешь? – усмехнулся он.

– Даже если бы хотела, – ответила я, – то после визита его отца это желание у меня бы прошло. Но я и не хотела.

Сигнальный артефакт прозвучал столь неожиданно, что тетя Маргарета испуганно охнула и посмотрела на нас, ожидая поддержки. Но я понятия не имела, кто мог прийти в такое время. Для Регины было слишком поздно, а больше к нам просто так никто не заходил.

– Я посмотрю, кто это, – правильно понял мое замешательство папа.

– Может, не надо? – ответила я. – Кто бы это ни был, пусть приходит завтра утром.

– Так и сейчас еще совсем не поздно, – заметил папа.

Он уверенно направился к двери, а я с запозданием вспомнила, что не включила сигнализацию. И это меня настолько напугало, что я подскочила и пошла к прилавку, где у нас был установлен артефакт вызова Сыска. Папа, конечно, тоже его представитель, но он один, а кто за дверью – неизвестно. Но там оказался лишь посыльный, передавший корзину нежных, едва распустившихся розовых бутонов, которую папа мне и вручил, предварительно убедившись, что там нет ничего постороннего, кроме конверта с монограммой. У меня даже сомнения не возникло, от кого это письмо, но я все же открыла его, чтобы убедиться.

«Глубокоуважаемая инорита Ройтер!

Несколько дней назад между нами произошло досадное недоразумение. Я уверен, что вы неверно истолковали мои слова, которые показались вам оскорбительными и которыми я вас оскорбить не желал. К сожалению, трагическое происшествие с вашей тетей, инорой Эберхардт, не дало мне возможности сразу же прояснить ситуацию, что позволило бы нам понять друг друга. И теперь я лишь могу смиренно просить вашего прощения в надежде, что ваше великодушие не уступает вашей красоте и поможет забыть этот неприятный инцидент, которого, я уверен, вы не желали так же страстно, как и я».

Небрежная закорючка внизу письма изображала подпись лорда Лоренца, скромного аристократа, просящего прощения даже за то, чего он не делал. Не думаю, что это непонятно-витиеватое сочинение – результат разговора с начальством, скорее – с леди Лоренц. Она была уверена, что заставит его извиниться. Но считать ли эту отписку извинением? Это письмо ничего не меняло, лишь подчеркивало, что честности и открытости от этой семьи ждать не приходится.

– Зря ты взял у посыльного корзину, папа, – сказала я. – Нужно было вернуть ее отправителю. Пусть сам нюхает свои розы.