Корк обернулся назад, выискивая глазами Ринко. Найдя ее, он махнул девушке рукой.
— Давай еще по кувшинчику накатим… Топчется этот рург, с купцову кибитку размером, топчется и жреть, ажно целыми кусками глотает, урчит, отродье демоново… Сидим мы с кумом, значица, уже все белыя, дышать боимси… Да чем дышать? Кум-то весь воздух спортил. Я страсть такую с детства не видел, с самых пор, как барон наш, старый еще, который помер, пса своего на разбойников натравливал, пожалей меня Пресветлыя… Ну вот, сидим мы с кумом, друг в друга вцепились, а рург этот жрет кабана-то… Вдруг перестал жрать, напрягся весь и резко как обернется, вот, значица… Прыжком как-то весь перевернулся и прям на нас с кумом уставился… Ну все, думаю, смерть наша пришла, он же, скотина бесчувственная, нас задереть тут и сожреть, как того кабана, да… Вот ведь судьба-то какая, да… А он вдруг морду вытянул и как зашипит, да, это самое… Мы с кумом и не поняли, как с того дерева соскочили и до ручья добежали… Да, добежали. Кувшинчик вот захватить забыли, самое главное-то, да… Это самое… Кум-то на ручье остался, штаны отстирывать, а я сюдыть отправился… Зачем отправился-то? Дык здоровье пошатнувшееся поправить, самое верное дело, здоровье бражкой поправить… Какой день уж поправляю, все поправить не могу, вот, значица… Ну, давай еще по одной уговорим и домой пойду… Если опять кто не спросит про страх, мной пережитый-то… Да, будем…
Корк, опрокинув пойло в глотку, стукнул донышком кружки по столу и невидяще уставился в одну точку. Охотник уже думал, что мастеровой завершил рассказ, но тот тяжело вздохнул и разлепил губы:
— Да, шо казать хочу, кум заглядывал вчера… С кувшинчиком, да… Я-то уж было дело обрадовался… да, а кум, значица, его кверху дном перевернул и бает, шо, мол, вот таким и нашел его на куче костей, от того гадского свина оставшихся. Пустым, да… Врет, поди. Как сейчас помню, что кувшинчик-то, это самое, на дереве висел. А в нем еще с треть оставалось.
Корк пошарил в карманах, надыбав в них горсть разнокалиберной мелочи. Бросил на стол пару монет и, пошатываясь, пошел на выход. Догрызя рульку, охотник направился следом. Пьянчужке придется поделиться информацией относительно места расположения полянки. В дверях охотник столкнулся с рыбачьей ватажкой. Дети озер и морей, взяв хороший улов, пришли поделиться деньгами и новостями с посетителями харчевни.
Зря охотник вышел, он мог бы услышать много чего интересного…
— Так ить…
Пожилой, обветренный суровыми ветрами рыбак, лысина и красный нос картошкой которого делали его похожим на морячка Папая, жадно приложился к кружке с пинтой холодного пива.
— Так ить, — повторил он, смахнув с длиннющих усов пивную пену.
— Каюк, карош итькать, до печенок ужо достал, как нежрамшая чайка — воплями. Ты кажи, вы как желтобрюшке[6] умудрились взять? Не сезон же.
— Чегой-то не сезон?! — возмутился один из рыбаков. — Месяц ровно из ведра лило, по высокой воде вся рыба сюда спустилась.
— О! — незаметно обтерев жирные пальцы о подол рубахи соседа, двойник Папая гордо подбоченился и обвел собравшуюся компанию из дюжины таких же, как и он, рыбаков-ватажников орлиным взором. — Бурко, ты ухи прочисть и серу из них выбей, я ж баял, что нам рург жевтобрюху в сети загнал.
— Горазд брехать, Каюк! — сплюнул сухой как жердь плюгавый мужичок из ватаги бородатого великана Бурко.
— Собаки за плетнями брешуть, а я дело баю, Мурк! — Каюк смерил недоверчивого коллегу презрительным взглядом.
— Ну-ну. — Метнув искры через сощуренные глаза-семечки, ухмыльнулся Бурко. — Ты ишшо кажи, шо вы со сродственником того рурга заместо дворовой псины натаскали. Ловко измышлено!
— Ить, чего не было, того не было. Эту зверюгу ишшо попробуй приручи… — понурился Каюк.
— Шо так? — Содрав шкурку с вяленой придонки,[7] спросил один из заинтересованных слушателей.
— Ить он, ирод проклятушший, до энтого нам все одностенки[8] подрал.
— Шо-то ты совсем завираешься, — сказал Мурк, разливая из запотевшего кувшина пиво в подставленные кружки ватажников. — Как же вы без сетей?
— Усю ночь тачали. Вспотели, як волы на пашне. Даже Гнеську и Руму крючки выдали, но сделали, — гордый за себя и товарищей, ответил Каюк, подставляя кружку под белопенный напиток. — А на утренней зорьке рург тут как тут. Крылами, как гусак, хлоп-хлоп, уселси на мачту, ажно фелюка закачалась, и глазками зырк-зырк. Ишшет, чаго бы ишшо учинить.
— Тпру, не гони, не жеребец чай, — притормозил рассказчика Бурко. — Ты кажи, пошто он осерчал и сети драл?
— Дык, это черное исчадие — демоново отродье, с утра над фелюкой кружило, а когда мы сети потянули, на мачту уселси, аж круги по воде от фелюги пошли. Страхолюдина такая, не приведи Пресветлая. Струхнули мы-то с Румом чуток, чаго тут говорить, как яго увидали. Малой мухой вниз нырнул, а я бочком-бочком к сродственнику двинул.
— А Бом?
— А Бом, сродственник мой, вы ж его знаете, кады рыба в сети, ему улов глаза застилат. Язык прикусил от вожделения, и киняку
