Когда перевели в хирургию, первыми посетителями были, конечно же, мама с папой. В бахилах и белых халатах, уставшие, с кругами под глазами, но улыбающиеся. Задушевного разговора в палате на восемь человек не получилось, но самую главную новость я все же им сообщила. Отец ничего не ответил, лишь стиснутые до зубовного скрежета скулы побелели, а мама расплакалась:

— Дурочка. Ты из-за этого решила с собой покончить? Неужели думала, что мы тебя… Наташ, ты нам любая нужна, а внук или внучка — это радость. Тебя вырастили, и его тоже поднимем. Ты только… — По ее щекам текли слезы.

Отец все же не выдержал:

— От кого?

Конечно, проще всего было ответить: «Он умер». Но я вспомнила себя 13 февраля, веселую, беззаботную. Так не выглядит человек, потерявший любимого.

— Пап, он уехал. Далеко. Очень. И даже не знает, что я беременна.

Отец больше не стал ничего говорить, но по его лицу я поняла — к этому разговору мы еще вернемся, и не раз. Мама же решила перевести диалог на другую тему:

— Что тебе принести из дома?

— Ручку и тетрадь, чтобы было удобно писать. Видно, когда головой об асфальт ударилась, мысли в голове появились. Вот и хочу записать.

— Хорошо, доченька, но ты, пожалуйста, больше так не умней. — Мама попыталась пошутить, и я улыбнулась ей в ответ, хотя хохма и вышла корявой. Сейчас главное было не в словах, а в том, что они рядом.

На следующий день, когда пришла мама и подруга Анжела, принесшая от группы целый мешок фруктов с пожеланиями скорейшего выздоровления, я стала обладательницей целого набора ручек и общей тетради со спиральной пружиной.

Писать было неудобно. Рука не слушалась, но я упорно вела дневник. Описывала день за днем события, недорассказанные бумаге. Становилось легче. В этом мире, как и в том, я могла поделиться абсолютно всем лишь с белыми листами.

Через неделю мне разрешили сидеть: позвоночник, в отличие от ребер, оказался крепким. Одна тетрадь была полностью исписана. В палате я получила прозвище «летучая мамашка». Кто-то из женщин меня жалел, кто-то презирал. Мне было все равно, но ровно до того момента, пока бедовая Варька (женщина далеко за сорок, с ампутированной правой грудью и неиссякаемым оптимизмом) вбежала в палату и сообщила:

— Летучая, к тебе там жених пришел. Красиииивый… Высокий, светловолосый, а глаза-то, глаза. Не будь твоим, в коридоре охмурять бы начала. Встречай, щас будет.

Я же в первый момент внутренне сжалась. Высокий, красивый, из этого мира? Лихославский? Пришел каяться? Угрожать? Заставить замолчать?

Внутри меня что-то закипело. Еще месяц назад я бы попыталась избежать грядущего разговора любым способом: закатила бы истерику, всполошила всю палату, притворилась бы впавшей в кому на худой конец. Но не сейчас. Я, как боец, внутренне приготовилась к словесному спаррингу.

Запал моментом угас, когда я увидела его. Во фланелевой клетчатой рубашке, потертых джинсах, с обрезанными волосами и обеспокоенным взглядом, в котором сквозила какая-то одержимость, я бы даже сказала, безумство.

Арий. Это не мог быть он. Он остался в том мире. И тем не менее.

Так получилось, что лежачей в палате была я одна. Арий обвел моих соседок взглядом и попросил:

— Можно нам поговорить. Наедине.

Женщины гуськом, друг за другом, начали выходить. Я была уверена, что, как только закроется дверь, к щели припадет не одно любопытное ухо.

— Все, полог поставил! Можете говорить о чем угодно, влюбленные… — Фир, вылезший из волос дракона, был, как всегда, неподражаем.

Но мы оба молчали, лишь смотрели друг на друга. Таракашка не выдержал.

— Я что, зря магичил? — А потом, ощутимо дернув Ария за ухо, прошептал так, чтобы я точно услышала: — Ну, давай, что завис, ящер, как репетировали.

Арий подошел ко мне, встал у кровати на одно колено и голосом, в котором слышалось волнение, произнес:

— Я все знаю. И про подмену, и про Салика Чейдру, и про то, что мой мир — не твой. Поэтому я здесь, Наташа, и если ты согласишься быть моей женой, мне будет совершенно не важно, что нас свяжет: брачная клятва или запись в ЗАГСе.

Последнюю аббревиатуру он выговорил старательно, словно она была зубодробительной.

Я смотрела на него, на руку, в которой он держал кольцо, которое даже на вид было мне явно велико, со здоровенным камнем посередине, и не могла сдержать улыбки. А потом схватила, но не украшение, а воротник рубашки, притянув Ария к себе, и прошептала ему прямо в губы:

— Если ты, ящерица хвостатая, надеялся на «нет», то ты жестоко просчитался. Я выйду за тебя замуж и в этом мире тоже, и нашего ребенка через восемь месяцев из роддома тоже тебе придется встречать.

Лицо опешившего дракона, переваривающего новость о том, что он скоро станет папой, я запомнила на всю жизнь. Как и его руку, которую он осторожно с моего разрешения положил на живот. Было такое ощущение, что он притронулся ладонью к величайшей драгоценности.

Испортил все Фир, который невесть каким образом оказался у меня на плече.