– Какие, блин, соседи? – и я выматерился. – Твой сын был заперт в квартире один! Я! Хотел! Его! Спасти!
– Да, Алекс был заперт – это плохо. И ты помог. Спасибо. Но "спасти"?! Ему не угрожала опасность, и я всё время говорила с ним по телефону. Мы не на войне. Не в триллере. И нечего корчить из себя последнего героя боевика. Подумай хорошенько, кому это надо, мне или тебе? Что было бы со мной, если бы ты упал? И главное, раз ты так заботишься о моём сыне, поразмысли на досуге, что было бы с ним, если бы ты оступился и разбился, а он стоял в окне и смотрел бы на это!
– Ир, что ты?! Не надо утрировать. Я всё-таки не полный идиот. Это не штурм Эвереста – просто перешагнул из одного окна в другое. Зачем ты так?
– Ты абсолютно ополоумел, превратив бытовую неурядицу в чёрт знает что. Я не могу запретить взрослому человеку рисковать собой, но учти, я не позволю ставить под угрозу моего ребёнка.
Повисает гнетущая пауза.
– Илья, мы всё не раз обсудили. У тебя новая работа, – продолжила Ира голосом, в котором звучала, вся копившаяся испокон веков, совокупная материнская изнурённость, – ты полон энтузиазма, ты говоришь прекрасные слова, и очень хочется верить… Но я так не могу, мне нужно время. На мне большая ответственность…
– Ир, время играет против нас. Мы ждём наших встреч неделями, видимся урывками, в часы, когда я ошалевший мчусь из аэропорта, а ты уже не то что не в состоянии чему-либо радоваться, тебе с трудом удаётся не заснуть до моего прихода. В итоге, у обоих накапливается ощущение безысходности и разочарования. Разве ты не видишь, к чему всё идёт?
Ира молчит, и я знаю, на сей раз это окончательно. Я приближаюсь к точке кипения и заблаговременно смываюсь на балкон. Достаю сигареты. Жадно затягиваюсь. Докурив, зажигаю от окурка вторую, и внутри ещё тлеет надежда, что она придёт и скажет что-нибудь примирительное. Но этого не происходит. Я пробую успокоиться. Дышу носом. Но грёбаный anger management не помогает. Невидящим взглядом озираю близлежащие городские чащобы. Обида накатывает волнами, но вот, наконец, удаётся прийти в себя. Я отщёлкиваю недокуренную, третью по счёту, сигарету и быстро возвращаюсь в комнату.
– Ира, я люблю тебя. Мне никто не нужен. Только ты и Алекс. Давай попробуем. Будем жить во Фриско, а не в этом треклятом мегаполисе. Снимем дом неподалёку от моря. Ты не будешь горбатиться на двух работах. Сможешь заботиться о сыне. Он не будет сидеть один или с этой… полоумной соседкой, с её оладушками… Ира, ты меня слышишь? Ир, в конце концов, тебе не жаль наших отношений?! Скажи, что ты хочешь?! Чего тебе не хватает?!
Она сидит, молчит и смотрит в сторону.
– Ира! Ты слышишь?! – ору я. – Ответь мне! Скажи что-нибудь!
Я топчусь перед ней, как… да просто, как придурок. Хочется ещё так много добавить, но я не вижу смысла. Красноречие исчерпано. Я подбирал слова, делал выразительные жесты, пытаясь преодолеть пропасть непонимания, но мои усилия разлетелись в пыль, натолкнувшись на глухую стену.
– Я пойду, – говорю я упавшим голосом.
И отмечаю, что впервые у меня невольно прорезался именно этот, такой же, как у неё, тон. Я чувствую – сегодня нечто произошло. Возможно, я взрослею… Она бросает короткий взгляд, будто хочет что-то добавить, и снова отворачивается. Постояв, я киваю сам себе, иду в прихожую, беру вещи и тихо прикрываю дверь.
Я в ночном баре, сижу у стойки и методично напиваюсь. "Я мать", "я должна думать о будущем", "у меня есть ребёнок, а ты оболтус и шалопай" – фразочки, которые она вонзала в меня с холодным садизмом, гулко бьются в опустошённой черепной коробке, резонируя многократно усиленным эхом.
В разгар этой адской какофонии приходит смска:
