отчаянием умирающего. А Рауль еще не вполне опомнился от своей латыни. Барон, заметив, что его друг вошел с грустной миной, жалобно застонал и протянул руку навстречу вошедшему.

– О, друг мой, – простонал де Невиль, – Видимо, я умираю. Мне так плохо, так плохо! Ваще…! – и с уст страдальца сорвалось крепкое словечко.

– Бедняга, – сказал Рауль, искренне сочувствуя страждущему, – он-то помнил свое отвратительное самочувствие утром после первого ''шторма'', – Не горюй – наш милейший док Дюпон поставит тебя на ноги!

– Скорее в гроб вгонит! – простонал де Невиль, – Лучше не говори об этом палаче! Если бы ты знал, что я пережил за эти часы! Нечто вроде пытки водой! Не смейся, Рауль, зря ты смеешься! Воистину я пережил эту пытку! А господину Дюпону угодно называть это ''промыванием желудка''.

– Потерпи, мой бедный друг, это необходимо при отравлениях, – мягко сказал виконт – он пытался постигнуть хотя бы азы медицины по традициям рыцарей Госпиталя, – Я посижу с тобой и постараюсь утешить.

Он присел на постель де Невиля.

– Не утешай меня, дружище, я умираю, я знаю это, – Оливье закатил глаза и, когда Рауль осторожно коснулся его плеча, устремил на него взор великомученика, – Я понял это по твоему расстроенному лицу. Ты смотрел на меня как на умирающего. Наверно, скоро уж агония начнется…

Рауль улыбнулся – на этот раз искренне.

– Вовсе нет!

– Как же нет – ты вошел с похоронным видом. О, Рауль, я без пяти минут покойник! И ведь до чего обидно – не суждено моим бренным останкам даже в фамильном склепе упокоиться, рядом с предками. Зашьют в мешок и выкинут за борт, так ведь в море с покойниками поступают.

– Вздор! Ты совсем не так плох! Тебе еще жить да жить.

– Не утаивай от меня правду. Я-то тебя хорошо знаю – у тебя всегда все на лице написано. Я все понял… У них и мешок, наверно, уже для меня припасен… О, я, несчастный!

– Ничего ты не понял. Твоя болезнь тут не при чем. Бофор собрал нас…

– А… вам досталось от Бофора? Тогда мне и правда лучше отлежаться.

На перепуганную физиономию барона невозможно было смотреть без смеха. Предательская улыбка друга обидела несчастного пациента.

– Смеешься? Вот уж не думал, что ты можешь хихикать, когда я на смертном одре. О, Боже, как же мне плохо! – стонал Оливье, – Всего вывернуло наизнанку. Таких мучений не испытывали, наверно, жертвы Медичи и Борджиа.

– Бедняга, – опять сказал Рауль, – Пить хочешь? Налить тебе?

Он взял стакан.

– Нет! – взвизгнул Оливье, – Только не это! Это ужасное лекарство, горькое как полынь, адское снадобье. Я после него блюю, как беременная женщина! Налей мне из того графина – там, по словам нашего эскулапа, не то успокоительное, не то укрепительное.

Рауль налил лекарство и напоил де Невиля. Оливье откинулся на подушки.

– Сушняк, – простонал он, – Все время пить хочется.

– Еще? – предложил Рауль.

Де Невиль печально покачал головой.

– Думай о хорошем, – посоветовал Рауль, – Пройдет день-другой, и ты забудешь все свои… мучения.

– Да я не протяну день-другой… Хорошо тебе говорить! Хорошо тебе советовать! У тебя-то ничего не болит! А я не могу думать о хорошем, как ты советуешь, умный ты наш! Я думаю… о мешке…

– Да это становится идеей-фикс, – прошептал Рауль, – Утешься, страдалец! – провозгласил он патетически, – Мешка не будет! Мы тебя похороним как викинга! Бренные останки – в шлюпку! И подожжем! И проводим тебя в Вальхалу с воинскими почестями! Мушкетными залпами! Барабанной дробью! Круто, правда? Полегчало?

– Так ты уже примирился с мыслью о том, что я помираю? – огорченно сказал Оливье.

– Я пошутил.

Оливье хотел сказать, что грешно шутить над мучеником, но вовремя вспомнил любимого автора.

– ''Над шрамом шутит тот, кто не был ранен''*, – трагически продекламировал он.

…. * Шекспир. ''Ромео и Джульетта''. Слова Ромео.

…

Рауль уже подумывал о бегстве. Ему повезло – в каюту вошел де Сабле.

– Господин барон, – промолвил помощник капитана, – Я слышал, вы не совсем здоровы. Я зашел осведомиться о вашем самочувствии.

– Увы! Увы! Увы… господин де Сабле!

На этот раз барон не стал называть молодого офицера ни юношей, ни мальчиком – находясь в столь плачевном состоянии, Оливье воспылал любовью к оставляемому им человечеству и преисполнился желанием помириться со всеми и простить всех. И этих двоих он прощает в свой смертный час. Он прощает помощнику капитана его грубые слова. Он прощает Раулю дурацкий смех.

– Увы, господин де Сабле, – прошептал Оливье,- Я прощаю вас. Вы не имели, конечно, намерения оскорбить меня.

– Нет! Конечно, нет! Милостивый государь! Барон… вот яблоки… покушайте, может, вам станет лучше…

– Оставьте, дорогой господин де Сабле… сам же я… прошу меня простить, если я невольно чем-то обидел вас. Я назвал вас юношей, господин де Сабле, и вы обиделись… Увы! Не считайте это оскорблением, молодость – это счастье. Я начинаю понимать это, находясь у порога смерти. Вы еще станете мужчиной, потом стариком, когда-нибудь ваши волосы поседеют, лицо покроется морщинами. А я… никогда не буду стариком… Видите, мои дорогие юные друзья, я умираю, не дотянув до тридцатилетия нескольких лет.

У доверчивого де Сабле на глаза навернулись слезы.

– Барон, – испуганно сказал Рауль, – Съешь апельсин. Я очищу? Ты, похоже, так ослабел, что и апельсин очистить не можешь.

Он взял свой пакет, с которым пришел к другу.

– Не надо, – простонал барон, – Мой бедный желудок не принимает даже такую нежную пищу как апельсины.

Рауль переглянулся с помощником капитана.

– Ну, хоть одну дольку, – настойчиво сказал Рауль, – За наше Пиратское Братство, Оливье! Не обижай друзей!

Он скормил страдальцу дольку апельсина. Оливье, умяв дольку, тяжело вздохнул и пролепетал слабое ''спасибо''.

– Еще, за Победу! – сказал помощник капитана.

Оливье покачал головой.

– Как, ты не хочешь, чтобы мы победили?

– О, я столько пил, чтобы мы победили, вот теперь и мучаюсь. Будто Победа как-то связана с этим апельсином!

– Как знать, – пробормотал Рауль, – Мы немного суеверны, так что лучше съешь.

Оливье раскрыл рот и слопал вторую дольку.

– За маму! – сказал помощник капитана.

Оливье подчинился.

– За папу! – сказал Рауль.

Оливье проглотил четвертую дольку – за папу.

– Не мучайте меня больше… – жалобно сказал барон.

– За твою маркизу, и мы от тебя отстанем, – пообещал Рауль, – Остальное тебе на ужин.

То, что им удалось скормить бедняге пол-апельсина, внушало надежду. Барон далеко не так плох – его запугал грозный док. Дюпон перестарался – несчастный Оливье уже шутки понимать перестал. А вот сюсюканье неумелых нянек подействовало. И Рауль заговорил с бароном де Невилем как заботливая