– Очень приятно, – несколько растерянно улыбнулась Лили, но сразу взяла себя в руки и рассмеялась. – Не спрашиваю, тот ли вы самый Альберт Брандт! Мне доводилось слышать о вашем сходстве с Ван Гогом, но не думала, что оно столь поразительно!

– Сходство? – фыркнул Альбрет. – Нет никакого сходства! У меня же два уха! Но если вы имеете в виду «Автопортрет с палитрой», то да, общие черты присутствуют. Скажу по секрету, мы с ним дальние родственники.

– Ты с ним – просто одно лицо, – произнесла Елизавета-Мария, беря поэта под руку.

– Как скажешь, дорогая.

Я нервно поежился и обернулся к выходу.

– Быть может, продолжим разговор на улице?

– Ну уж нет! – отказался Альберт и решительно потянул меня к лестнице на второй этаж. – Я тебя знаю – сразу убежишь по делам, а нам столько всего надо обсудить! Ты не представляешь даже, как я рад тебя видеть!

– Мне нужно посетить дамскую комнату, – оповестила нас Елизавета-Мария.

– Позвольте вас проводить! – вызвалась Лилиана послужить поводырем.

Я дернулся остановить Лили, с трудом поборол этот порыв и с обреченным вздохом развернулся к Альберту.

– Что ж, идем.

В баре на втором этаже мы заняли столик у окна.

– Все еще сердишься на меня? – спросил Альберт, когда официант принес пузатую рюмку коньяка ему и чашку черного крепкого кофе мне.

– А не должен? Альберт, ты кинулся на меня с саблей! А потом уехал из города, даже не предупредив!

– Ты тоже хорош, Лео! – подался вперед Брандт. – Если бы ты только не скрытничал, если бы только сразу обо всем рассказал, ничего бы этого не случилось!

Я обмер и осторожно спросил:

– Интересно, о чем таком я тебе не рассказал?

– О том, что нанял Елизавету-Марию играть роль твоей невесты! – хлопнул ладонью по столу Альберт. – Тогда я не стал бы за ней ухаживать!

Облегчению моему не было предела. На какой-то краткий миг я заподозрил, что Елизавета-Мария открыла поэту свою истинную сущность.

– Альберт, скажи честно, когда тебя останавливали подобные мелочи? Ты же выше условностей морали и закостенелости обывателей, не так ли?

– Я влюбляюсь без ума – да! – подтвердил поэт. – И тебе об этом прекрасно известно! Знай я о вашем уговоре, реагировал бы на все не столь остро. А так мы запутались во вранье и едва не убили друг друга. И посмотри на Елизавету-Марию – из-за нервного срыва она потеряла зрение! Все врачи твердят, что причины слепоты исключительно психические, но никто не может помочь!

Тут облегчение схлынуло, и я почувствовал раскаянье. Я знал, что друг живет с лишенным сил инфернальным созданием, но не мог набраться храбрости ему об этом рассказать. И понимал, что не наберусь никогда. От этого сделалось и вовсе тошно.

– Лео! Почему ты мне обо всем не рассказал? – потребовал объяснений Альберт.

– А зачем? – поморщился я. – Чтобы ты скормил газетчикам очередную байку? Я один раз обратился к тебе за помощью, мне хватило.

– Вот черт! – выдохнул Альберт, признавая мою правоту. – Но потом…

– А потом я заподозрил, что ты за моей спиной крутишь роман с дочерью главного инспектора.

– Комедия положений, да и только! – покачал головой Брандт. – Лео, послушай, впредь нам надо быть откровенными друг с другом. Ты промолчал – и что в итоге? Я женился на слепой актрисе! И связан с ней до конца жизни, не могу ее бросить, не могу потребовать развода. Женитьба не входила в мои планы, Лео. Это случилось по твоей вине. И ты еще обижаешься на меня?

Я почувствовал, как внутри заворочалось глухое раздражение, и сдерживать его не стал.

– Альберт, брось ломать комедию! Сколько тебя знаю, ты менял любовниц как перчатки, женитьба точно не изменила твоих привычек! Решил надавить на чувство вины? Черта с два! Да я только облегчил тебе жизнь! Теперь при расставании с надоевшими красотками ты плачешься им, что не можешь оставить свою слепую жену, и дело обходится без скандалов и перерезанных вен. И ветреные распутницы чаще обычного отвечают тебе взаимностью, поскольку больше не опасаются, что влюбчивый поэт потеряет голову и замучает своей ревностью. Я уж не говорю о сердобольных простушках, которых в твою постель теперь приводит банальное сочувствие! – Я сделал паузу, шумно вздохнул и продолжил: – Елизавета-Мария? Уверен, она обо всем знает и купается в сочувствии и обожании многочисленных кавалеров. Разве нет?

– Ты всегда был циником и мерзавцем, Лео! – заявил в ответ поэт, поднялся из-за стола и ушел. Но недалеко – в бар. Вернулся оттуда с новой рюмкой коньяка, огладил свою песочного цвета бородку и усмехнулся. – Хотя ты не так уж далек от истины, мой проницательный друг. В определенной степени моя жизнь и в самом деле стала проще.

– Я же говорил!

– Лео!

– Не называй меня так! – одернул я приятеля, полюбовался на его вытянувшуюся физиономию и пояснил: – На людях я Лев Борисович Шатунов.