О грамматике и сама Лейла имела весьма смутное представление, поэтому хотя бы разговорный турецкий и письменный. Сегодня же намечался урок танцев. И параллельно урок турецкого. Шаг назад, шаг вперед, поворот, верти бедрами, раз-два-три… Сколько можно преподать во время урока танцев?

Много…

Тем более что Лейла старалась. И девочки тоже. Ровно до тех пор, пока в горницу не явилась проспавшая Татьяна, весьма недовольная этим фактом.

– Что тут происходит?

Софья обернулась.

Что-что, учимся мы тут.

– Тетя, доброе утро. Я рада тебя видеть.

Девочки, как по команде, развернулись и склонились в поклонах. Лейла изящно опустила голову. Али, наигрывавший на маленькой флейте, оборвал музыку и поклонился на восточный манер.

Татьяна хлопнула глазами, но сказать ничего не успела. На помощь подоспела кавалерия в лице царевны Анны.

– Сестрица, милая, доброе утро. Как почивалось?

Подхватила Татьяну под руку и повлекла за собой. Софья вздохнула и кивнула Лейле.

– Занимайтесь. Я скоро вернусь.

И направилась вслед за тетками. Девушки проводили ее взглядами, исполненными облегчения. Да, они уважали Софью, но иногда этот ребенок казался им слишком страшным. Умна не по возрасту – был общий вердикт. И взгляд у нее нехороший.

Но дальше сплетен в опочивальнях это не шло. Будь Софья хоть и чертихой с рогами – она давала им возможность вырваться из замкнутого круга. Не станет ее – не станет и их, кому они там будут нужны? Так что Софья все рассчитала правильно – девочки за нее кому угодно бы горло перегрызли. И после ее ухода занимались не менее усердно, чем с ней.

А Софья тем временем догнала двух царевен.

– …зачем это? Грех ведь?

– Какой грех в том, что девочки османский язык изучают?

– Они же язычники!

– И что с того?

– Они бы еще по-собачьи лаять научились!

– Понадобится – и по-собачьи научимся. Братец наш сколько языков знает? А ведь что франки, что османы…

– Франки в господа нашего Иисуса Христа веруют!

– А как ты османам об истинной вере расскажешь, если двух слов связать не можешь?

Татьяна насупилась. Крыть было нечем, и тут влезла Софья.

– Тетя Таня, а правда, что ты хорошо рисуешь?

Что было, то было. Татьяна вообще была одаренной личностью – будь она портретисткой, цены бы ее картинам не было. Сейчас же ее талант растрачивался зря – она писала иконы, но женщина ведь иконописцем быть не может – грех это. И глупость, так что слова Софьи упали на благодатную почву.

– Хорошо…

Софья внутренне усмехнулась.

– А ты нас не поучишь?

– Кого это – нас?

– Девочек, конечно…

– Иконы писать?

– Да нет, парсуны, цветы, травы – что тебе в голову взбредет! Они ж и не пробовали никогда…

– Мне что – заняться нечем? – вознегодовала Татьяна, но как-то очень неубедительно. Мы можем злиться, ругаться, шипеть, фыркать, но когда речь идет о любимом, о твоем деле, занимаясь которым ты чувствуешь, как поет душа… тут сложно остаться злым и равнодушным. Татьяна и не смогла. – Не хватало мне еще всякое отродье учить!

Только вот убедительности в ее голосе не хватало.

– Так и меня тоже, тетушка…

Софья смотрела чуть лукаво, и так же смотрела Анна. Кажется, она поняла план племянницы. Сначала учить девочек, а потом и всех, кого понадобится. А изобразительное искусство, оно никому не лишнее. Анна подмигнула девочке и продолжила уговаривать Татьяну, отмахиваясь от заявлений вроде «грех»,