Хорошо отец меня постоянно к знаниям приохочивает. У него ведь не голова, а ума палата, а в ней столько всего, что диву дашься. Благодаря отцу у меня словарный запас другим на зависть.

– Как драться будете? – спросил дядька.

– До первой крови, – опередил меня Чубарь.

Я кивнул. До крови так до крови. Мне всё равно.

– Ты это… как там тебя… Нечай! Не обижайся, если зашибу, – с деланым сочувствием произнёс Чубарь.

Вот, блин, скоморох! На публику рисуется. Мол, сделал всё, что мог, предупредил, остальное – не его забота.

– Да что там! Не обижусь, – заверил я.

С ростом и статью у меня не сложилось. Не скажешь, что Добрыни-старосты сын. Батя по палатам пригибаясь ходит, а то б всю голову поразбивал, и всё равно регулярно шишки набивает! Потолки на него не рассчитаны. Говорит, что я в мать породой пошёл, упокой её душу светлую! Погибла она, когда мне чуть больше годика было. Только-только от титьки оторвался. С той поры семнадцать лет миновало.

Чубарь стащил с себя холщовую рубаху, остался в одних штанах, подвязанных тесёмками. Поиграл мышцами, порадовал баб и девах. Те замлели, будто мужика никогда раньше не видели!

Пока он играл на публику, я разоблачился до пояса, размял руки-ноги. И спиной ощутил на себе чей-то взгляд. Обернулся, чтобы встретиться взором с Варей.

Она при нас, ястребках, лекаркой служит. Девка видная. Глаза большущие, коса до пояса, с мою руку толщиной, на щёчках ямочки. А фигурка! Эх, да как красоту такую опишешь! Картины с неё рисовать надо, раньше люди занимались и таким делом, им не только выживать приходилось, вот только я не художник.

А она на меня смотрит, пока подружки Чубаря глазками едят. И от этого взгляда у меня душа до небес как «крыло» взмывает!

Раньше я при ней робел, в словах путался, потел – хоть выжимай. А тут, откуда только взялось: такие наглость и уверенность проснулись! Даже подмигнул ей.

Варя фыркнула, отвернулась, прикинулась, что не было того взгляда. Мне не в обиду! Понял, что за меня переживает, только виду не показывает. Фасон держит!

Кстати, Чубарь, окончательно за соплю меня принял. Даже разминаться не стал. На холодную бороться решил. Ну-ну… сам виноват. Нечего носом крутить да свысока посматривать. Вдругоряд наука будет.

– Руки друг другу пожмите, – велел дядька Аким.

Чубарь с превеликим удовольствием сплющил мою ладонь. Пальцы будто попали под пресс. Дорого мне обошлась «естественная» улыбочка, но слабость показывать нельзя.

– Удачи тебе, брат Нечай, – произнёс Чубарь, пристально глядя на меня.

На его лице появилась глумливая улыбка. А вот это зря, брат Чубарь! Что бы ни думал о противнике, не показывай. Пусть в неведении остаётся. Меня презрением не возьмёшь, только раззадоришь.

– И тебе удачи, брат Чубарь, – ответил я.

Твёрдо так сказал, со значением.

Церемонии закончены. Впереди самое главное. То, ради чего собралась толпа.

– Начинайте! – рявкнул дядька Аким. – Люд честной заскучал.

Мы приняли боевые стойки. Вернее, я принял, а Чубарь лениво повернулся ко мне в пол-оборота. Сразу видно, что с опытным бойцом дела не имел. Гонял лишь своих деревенских.

От дядьки Акима ничего не скроешь. Он воробей стреляный, сразу всё понял.

– Ну-ка, Нечай, покажи этому охламону, где раки зимуют!

Тут-то Чубарь и взбеленился. Кому приятно, когда тебя «охламоном» кличут?! Кто хочешь заведётся, глаза кровью зальёт да землю грызть станет.

– Чубарь, давай по-быстрому свали этого задохлика и пошли брагу пить! – Это уже кто-то из односельчан моего противника решил поддержать знакомого. – Чего с ним возишься?

Разумеется, только по праздникам у нас выпить и можно. В обычные дни никому ни капли, да люди и сами не пьют. Некогда, весь день вертишься в заботах, даже если в округе тихо. Выжить – самое трудное дело на земле. В Москве – точно.

Противник смотрел на меня и злился. Сильно злился! Накручивал себя как берсеркер. У него все волосы уже дыбом встали, нижняя челюсть ходила ходуном, разве что пар из ноздрей не шёл.

Сошлись поближе. Чубарь смешно запыхтел, широко развёл лапы, будто обнять хочет.

Что я ему, девка красная? В сторону уклонился, да слегонца по рёбрам стукнул, а то ишь что удумал: бочину открытой оставил. Будь на моём месте нео, давно бы Чубарь мертвее мёртвого валялся. Но разве ж я обезьян какой?!