Предполагавшееся вчера совещание правления общества 'Ясная Поляна' с Луначарским не состоялось. Он назначил его в 12 часов; они прождали до 3-х и, узнав, что он поехал еще на завод, перестали его ждать.

Но я отступила, а хотела написать, зачем общество 'Ясная Поляна' хотело видеть Луначарского.

Несколько дней тому назад (2-го октября) приехали сюда товарищ председателя и член правления – Гольденблатт и Серебровский с тем, что надо что-нибудь сделать для безопасности Ясной Поляны. Надо сказать, что к нам дней 10 тому назад ночью приехали красноармейцы и потребовали дать помещение эскадронному командиру. Их кое-как разместили в двух нижних комнатах большого дома. Только что мы успокоились, в первом часу ночи опять позвонили в наше парадное. Коля вышел, за ним и я. Лохматый юноша в шапке на затылке требовал осмотреть дом под квартиру полкового командира, который сейчас прибыл. Мы ему сказали, что здесь нет ни одной комнаты.

– Я все-таки должен осмотреть весь дом.

– А мы все-таки вас не пустим. Здесь больные дети в коклюше спят, их по 4 в одной комнате.

Коля вышел и встретил полкового командира, который тоже довольно грубо требовал помещение. Коля повел его в большой дом и там, разбудив Мишу Сергеенко (отец его был в Туле), пустил военных в бывший отцовский кабинет. Миша перешел спать в ремингтонную.

Нас всех все это очень разволновало. Для меня поднялся вопрос о том, насколько допустимо присутствие военных в доме Толстого, и я долго ночью не спала и думала о том, как в данном случае надо поступить. Я рассуждала так: 'Не пустить людей, стучащихся ночью и требующих крова,- нельзя. Осквернит ли дом Толстого присутствие военных людей, которые, как люди, могут быть даже лучше тех, которые там живут теперь? Нет. Принимаем ли мы участие в деле этих людей, если не выгоняем их? Конечно, нет. Практично ли восстанавливать против себя этих людей? Конечно, нет. Каков мой долг перед совестью? Никогда, ни в каком случае не признать хорошим то, что я порицаю. И никогда не оскорбить человека. Каков мой долг перед яснополянскими жителями и домом? Постараться охранить их от неприятностей и разрушений'.

Утром мне сказали, что над домом водружен красный флаг.

Я написала записку полковому командиру, прося его прийти ко мне. Он тотчас же пришел. Я сказала ему, что, как фактическая хранительница дома (меня правление назначило хранительницей Яснополянского дома. От жалованья я отказалась и пока еще официального назначения не получила), считаю своим долгом сообщить ему о том, каково значение Ясной Поляны, признанное не только теперешним правительством, но и всяким, кто приходит осматривать комнаты, в которых жил Лев Николаевич, и его могилу. Сказала, что мы не могли не пустить их ночью, как людей, просящих приюта, но что я считаю, что пребывание их, как военной организации, в этом доме недопустимо. Он ответил, что они не сами приехали, а их прислали. Я поспешила сказать, что я это отлично знаю, и их лично ни в чем не обвиняю. Тогда он попросил позволения остаться до завтрашнего дня. Я ответила, что это само собой разумеется, и просила его снять красный флаг {В виду приближения военных действий, Татьяна Львовна опасалась обстрела дома Л. Н. Толстого.- (Прим. сост.)}. Он что-то хотел возразить, но я поспешила очень решительно и настойчиво перебить его.

– Нет. Уж это, пожалуйста, сделайте. И сделайте сейчас же.

Когда я пошла в большой дом, знамя стояло свернутое, прислоненное к двери. Когда приехал в этот день из Тулы Сергеенко, он очень разозлился на то, что в его комнате военные. Но они тотчас же ушли. Некоторые поселились на деревне, а другие уплотнили те комнаты, которые уже были заняты. Целыми днями мы только и говорили о случившемся. Мое отношение совершенно определилось, и я решила, что я лично ничего не предприму для их удаления, тем более что командный состав оказался более чем вежливым, а даже внимательным. Мама и тетю Таню они очень мало беспокоят, солдаты ничего не таскают, нет ни шума, ни каких-либо неприятностей от них. Если бы очень постараться, разумеется, можно бы было избавиться от постоя в нашем доме командного состава. Но остаться без защиты при нескольких стах солдат на деревне – очень страшно. В первый же день по приезде полка солдаты разошлись по всему яблочному саду и стали трясти яблони и набивать себе ими карманы. Об этом сказали командиру, я он с политическим комиссаром и другими побежал в сад и тотчас же прекратил грабеж. Если командный состав уедет из дома куда-нибудь в Телятенки, будет очень неудобно.

Так вот на совещании у нас 2-го октября правлением общества 'Ясная Поляна' были поставлены следующие вопросы: желательно ли, чтобы в доме Льва Николаевича помещались военные? Решили, что не желательно. Но можно хлопотать об их удалении, только при условии, чтобы удалили солдат и с деревни. Коля остался при особом мнении. Второй вопрос был: эвакуировать ли семью и все вещи из двух комнат Льва Николаевича? Решили, что нужно приготовить в Туле помещение для того и другого, а пока ничего не трогать. Есть под какой-то церковью пустые и сухие подвалы, которые можно занять. Затем решили послать кого-нибудь в Москву, чтобы просить теперешнее правительство не только очистить всю Ясную Поляну от военных, но и снестись по радио с Деникиным о том, чтобы он имел в виду пощадить ее при наступлении. Это поручили Высокомирному, который завтра поедет с этим поручением в Москву.

27/11 октября в пятницу вечером мама заболела сильной болью в левом боку. На следующий день была уже в бессознательном состоянии, и, проболевши 10 дней, скончалась 4 ноября (22 октября) в 5 часов утра (4 ч. 25 м. по солнцу). Похоронили ее в четверг 6 ноября (24 октября) у Кочаковской церкви рядом с сестрой Машей. В день похорон, после обеда арестовали Колю Оболенского, сделали у него обыск и увезли в Тулу в 'особый отдел Чрезвычайной комиссии'.

Тоскливо, грустно, страшно. Напишу подробнее о мама, когда опомнюсь. Сейчас слишком больно. А кроме того, я нездорова – отчаянный насморк и бронхит. И керосина жечь нельзя.