Оливье лег в постель и стал дожидаться поцелуя матери, которая каждый вечер спускалась в комнату двух младших сыновей обнять их перед сном. Он мог бы снова одеться, чтобы встретить Бернара, но все еще сомневался в его приходе и боялся разбудить младшего брата. Обыкновенно Жорж засыпает быстро и просыпается поздно; может, он не заметит ничего странного.

Услышав робкий стук в дверь, Оливье соскочил с постели, поспешно сунул ноги в ночные туфли и побежал открывать. Не было никакой надобности зажигать свет; лунный свет вполне освещал комнату. Оливье сжал Бернара в объятиях:

– Как я ждал тебя! Я все не верил, что придешь. Твои родители знают, что ты сегодня не ночуешь у себя?

Бернар смотрел прямо перед собой в темноту. Он пожал плечами:

– Ты считаешь, что я должен был спросить у них позволения, да?

Тон его был таким холодно ироническим, что Оливье тотчас почувствовал нелепость своего вопроса. Он не понял еще, что Бернар ушел «взаправду»; Оливье думает, что его друг просто не хочет ночевать дома, и не уясняет себе хорошенько мотива этой выходки. Он спрашивает, когда Бернар рассчитывает возвратиться. 'Никогда!' Свет вспыхивает в сознании Оливье. Он очень озабочен показать себя на высоте положения и не дать захватить себя врасплох; все же у него вырывается восклицание: 'То, что ты делаешь, грандиозно!'

Бернару нравится изумление друга; он особенно чувствителен к нотке восхищения, что проскользнула в этом восклицании; он снова пожимает плечами. Оливье взял его за руку; он очень серьезен; спрашивает с мучительным беспокойством:

– Но… почему ты ушел?

– Ах, старина, это дела семейные. Не могу тебе сказать. – И, чтобы не казаться слишком серьезным, он в шутку сбивает с ноги Оливье туфлю, они сидят теперь рядом на кровати.

– Где же ты будешь жить?

– Не знаю.

– И на что?

– Там видно будет.

– Есть у тебя деньги?

– Завтра на обед хватит.

– А потом?

– Потом нужно будет достать. Ладно, придумаю что-нибудь. Вот увидишь. Я тебе все расскажу.

Оливье в совершенном восторге от своего друга. Он знает его решительный характер, однако он все еще сомневается: когда у Бернара выйдут деньги и нужда схватит его за горло, не сделает ли он попытки вернуться? Бернар его успокаивает: он решится на все, лишь бы не возвращаться к своим. И так как он несколько раз, все с большим упоением, повторяет: 'На что угодно', – тревога сжимает сердце Оливье. Он хочет еще что-то сказать, но не смеет. Наконец, опустив голову, он начинает неуверенным тоном:

– Бернар… все же ты не собираешься… – но умолкает. Бернар поднимает глаза и, хотя не видит Оливье, чувствует его смущение.

– Что? – спрашивает он. – Что ты хочешь сказать? Говори. Воровать?

Оливье качает головой. Нет, он не то хотел сказать. Вдруг он разражается рыданиями, конвульсивно сжимая Бернара в объятиях.

– Обещай мне, что ты не…

Бернар обнимает его, затем со смехом отталкивает. Он понял.

– Ах, это я тебе обещаю. Нет, сутенером не стану. – И прибавляет: – Признайся все же, что это было бы самым простым выходом. – Но Оливье успокоился; он-то знает, что эти последние слова только рисовка.

– А твой экзамен?

– Как раз он мне и мешает. Я все же не хотел бы провалиться. По-моему, я готов; главное, не быть усталым в тот день. Мне нужно покончить с этим как можно скорее. Правда, небольшой риск есть, но… я справлюсь, увидишь.

Некоторое время они молчат. Свалилась вторая туфля.

– Ты простудишься, – сказал Бернар. – Ляг и накройся.

– Нет, ты должен лечь.

– Ты шутишь! А ну, живо! – и он силою укладывает Оливье в раскрытую постель.

– А ты? Где ты будешь спать?

– Неважно. На полу. В углу. Мне надо привыкать.

– Нет, послушай. Я хочу тебе что-то сказать, но я не смогу, пока не буду чувствовать, что ты совсем рядом. Ложись ко мне. – И после того, как Бернар, мигом раздевшись, лег рядом: – Знаешь, то, о чем я говорил тебе несколько дней назад… Это случилось… Я там был.

Бернар понимает с полуслова. Он прижимает к себе своего друга, который продолжает:

– Так знай, старина, это отвратительно. Ужасно… Потом у меня было желание плевать, меня тошнило, хотелось содрать с себя кожу, убить себя.

– Ты преувеличиваешь!

– Или убить ее.

– Кто она была такая? Ты хоть был благоразумен?

– Да, да, это девчонка, которую хорошо знает Дюрмер, он и познакомил меня с нею. Как отвратительно она разговаривала! Она болтала, не умолкая. Какая дура! Не понимаю, как можно не молчать в такие моменты. Мне хотелось заткнуть ей глотку, задушить ее…

– Бедняга! Ты должен был, однако, заранее знать, что Дюрмер способен подсунуть только идиотку… Красивая хоть?

– Неужели ты думаешь, что я ее разглядывал!

– Ты идиот, купидон. Давай спать… По крайней мере, ты ее…

– Черт! Это-то мне больше всего и отвратительно: то, что я мог все же… совсем так, словно я ее желал.

– Послушай, старина, это потрясающе.

– Замолчи, пожалуйста. Если любовь такова, то я сыт ею надолго.

– Какой же ты еще младенец!

– Хотел бы видеть тебя на моем месте!

– О, ты ведь знаешь, я к этому не стремлюсь. Я сказал тебе, жду авантюры. А так, хладнокровно, меня к этому вовсе не тянет. Все равно, как если бы я…

– Как если бы что?…

– Как если бы она… Ничего. – Давай спать. – И он резко поворачивается спиною, отстраняясь немного от тела друга, чья теплота его волнует. Но через мгновение Оливье спрашивает:

– Как ты думаешь… Баррес будет избран?

– Черт… Это тебе важно?

– Плевать мне! Скажи… Послушай… – Он облокачивается на плечо Бернара, и тот оборачивается. – У моего брата есть любовница.

– У Жоржа?

Малыш притворяется спящим, но все слышит; приподняв голову с подушки, он насторожился; когда те произнесли его имя, совсем затаил дыхание.

– Какой дурак! Я говорю о Винценте. (Он старше Оливье, и он студент медицинского факультета.)

– Он сказал тебе?

– Нет. Я узнал об этом, хотя он и не подозревает. Родители ничего не знают.