дымилась зажжённая сигарета и тонко поблёскивал бокал с опалесцирующей, чуть мутноватой жидкостью. – Прошу вас.
– Благодарю, но я не курю. Да и для выпивки место и время как-то не подходят, нет?
– А-а-а! – догадался хищнолицый. – Вы предпочитаете сперва говорить о делах? Ну, что ж… – и он снова склонил голову набок.
«Похоже, что в молодости этот хмырь повредил шейные позвонки, – определил Виктор. – Наверное, занимался рукопашным боем или часто дрался…»
– Позвольте для начала представиться. Аллу Даб. Полагаю, что ожидать от вас вежливого «очень приятно» напрасный труд, так что будем считать, что вы его произнесли, а я вам поклонился.
Даб закурил и попытался поймать взгляд пограничника, но когда ему наконец это удалось, то он пожалел об этом. «Однако, сила воли у этого парня железная», – подумал Аллу, отводя глаза и вытирая мигом вспотевший лоб. Он слышал, будто офицеров армейского спецназа тренируют на гипноз и ментальное воздействие, и, похоже, сейчас перед ним сидит наглядное подтверждение правдивости таких рассказов. Даб задумался, вспоминая старика Диса, который первым и рассказал ему, ещё совсем пацану, о способностях офицеров.
Он вырос в федеральном городе Цагрон – мальчишка из шлюзов, чья мать занималась древнейшей профессией, а отца, возможно, и не было вовсе. И это не насмешка, а чистая правда: выполняя закон о населении, его мать легко могла сходить в центр искусственного осеменения. Сыном шлюзовая проститутка интересовалась от случая к случаю, хотя, когда мать не была с клиентом и не валялась пьяной до синевы, она была неплохим учителем. Женщина много рассказывала пытливому пацану о географии, истории, читала на память стихи и даже напевала хриплым голосом арии из опер и насвистывала мелодии из балетов. Только Великий Океан знает, из какой семьи она происходила: сама мать не рассказывала, а когда Аллу вырос, то не смог доискаться. Но он чувствовал: мать вела свой род не от голытьбы шлюзов – слишком уж хорошо образована.
А когда матери не стало, его принял под крыло спившийся старик – бывший солдат, а ныне – профессиональный нищий, Диса. Даб словно наяву услышал скрипучий голос, и снова увидел воспалённые, заплывшие глаза…
– …Я уже думал – всё, – Диса протянул высохшую руку к столу и нашарил недопитую бутыль. – Окружили нас… – последовал долгий гулкий глоток. – Короче: бросай железо и лапки к небу. Во-о-от… – новый глоток. – А тут смотрю: майор наш встал и так вот, – Диса нахмурил брови и насупился, – на их стрелка смотрит. Уставился и ни один мускул в роже не шелохнётся. И тут, – Диса допил бутылку, – мы глядим: а ихний стрелок, значит, дёргается и автомат свой себе в подбородок тычет. И всё пытается до спуска дотянуться. Дотянулся… – старик повертел пустую посудину и зевнул.
– И что? – спросил с замиранием сердца юный Аллу.
– И ничего, – Диса снова зевнул. – Таким манером майор троих упокоил, а потом мы в прорыв пошли. И ушли…
Всё это пронеслось перед мысленным взором Даба, и он вздрогнул. Вот же ж, привидится.
– Вот что, Викт – произнёс он напряжённо. – Не думайте о плохом: Гриен Этоар мы уже освободили.
– Вот как? – голос пограничника был серым, равнодушным.
– Ну, собственно, ещё не совсем освободили, но вот, если хотите, можете поговорить с ней и посмотреть, как она устроена.
С этими словами Аллу Даб поставил на стол коммуникатор и набрал номер. На голографическом экране возникла богато обставленная комната, в которой у стола сидела Гриен. Перед ней стояли тарелки с роскошным ужином, но девушка ничего не ела, а лишь задумчиво крошила кусок хлеба.
– Гриен, – позвал ею Виктор, и та немедленно встрепенулась.
– Викт? Викт, ты где?!
Взгляд Гриен заметался по комнате.
– Милая, с тобой все в порядке?
– Да, но… но где я? Что вообще произошло?
– Очаровательная джа Этоар, – вклинился в разговор Аллу Даб. – Не волнуйтесь: ничего плохого ни с вами, ни с дужем Аваном не произошло и, надеюсь, не случится в будущем. Дуж Аван выполнит для нас небольшое задание, а после вы оба будете свободны. Хотя если вы, очаровательная джа, захотите, то можете остаться с вашим другом в этом номере и незабываемо провести столько времени, сколько вам захочется.
Голограмма погасла и Даб повернулся к Афанасьеву:
