цветные прямоугольники. И наконец добрались до последнего, он специально распечатал его крупнее остальных. Её отец, Сергий Артахов, безвольно распластавшийся головой на клавиатуре домашнего компьютера, из ушей и носа текут тоненькие струйки крови, а на мониторе крупными буквами, повторяясь бесчисленное количество раз, короткая надпись:

«Отдайте убийцу!»

Он знал, какой будет её реакция, даже ждал её, чтобы в очередной раз доказать себе, что все убийцы по сути одинаковые. Неприятие – более трагический вариант на тему «этого не может быть» и «невозможно». Далее – констатация факта: «о боже, какой ужас» и «почему это случилось с ними». Следом – отрицание вины: «я не хотела», «я не знала», «я не могла» и так далее. И завершающий, большой жирный довод в свою пользу – слёзный поток. К этому аргументу прибегали все женщины без исключения.

К этому он был готов, даже допускал развитие небольших творческих импровизаций, не выходящих за рамки остального сценария. Ведь все они одинаковы, не так ли?

Он отвык ошибаться, и это полузабытое чувство ему не нравилось. Оно лишило равновесия, уверенности. И заставило едва ли не возненавидеть ту, что спровоцировала его. Всегда ведь легче обвинять кого-то другого, не так ли?

Девушка отшвырнула в сторону снимки, словно мусор, не стоящий внимания. Вскочила и бросилась на него. Отчаянно, по-детски замолотила кулаками по груди.

– Где они? Что с моими родителями? Они живы? Отвечай, ты… ты… морозильник!

«Какое нелепое, ненастоящее ругательство», – подумал псионник, не двигаясь с места. Она даже больно не смогла ему сделать, дамы обычно предпочитают коготки. А это? Мотылёк, отчаянно бьющийся о стекло.

– Они в больнице, – ответил он.

Она закричала. Негромко, протяжно, словно раненый зверь. Её взгляд наткнулся на стоящий на краю стола телефон.

– Я должна позвонить, – девушка угрём скользнула к аппарату. – В какой они больнице? Бабушка. Бабушка должна знать, она всегда всё знает, и теперь…

Гош вытащил трубку из рук Лены, когда она уже лихорадочно тыкала в кнопки. Она посмотрела на него, словно впервые заметила, что в комнате есть кто-то ещё. Глаза распахнулись, заблестели слезы.

– Пожалуйста, – она протянула Гошу руку. – Скажите мне… они… они… он их… стер?

Помощник перевёл на Демона странный взгляд. Что это? Неужели осуждение?

– Неизвестно. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Врачи говорят, физическое состояние стабильно, – вместо друга ответил Дмитрий.

Лена обернулась, сделала шаг… и вдруг рухнула перед псионником на колени.

– П-п-прошу вас, защитите их. Они ничего не сделали, пожалуйста, вы должны, – она плакала, уткнувшись лицом в ладони, такая маленькая, такая беззащитная. – Или… или отпустите меня, пусть он закончит, пусть только больше никого не трогает.

Он сжал руки в кулаки и сунул в карманы. Что же ты, Демон? Ведь именно этого ты и добивался. Она сломлена. Почему же так необъяснимо остро хочется присесть рядом, коснуться ладонью пушистых волос, прижать её к себе и наврать, нет, пообещать, что все будет хорошо?

Он выпустил воздух сквозь зубы и отошёл к окну.

– Инцидент зафиксирован, выпустить тебя мы не можем, – псионник лукавил, такая процедура давно существовала. Не совсем то, что предлагала девушка, но далеко в поле была огорожена поляна. Полигон смерти. Туда выходили те, кто отрицал вину и требовал скорого суда. Возвращались единицы, те, кому по приговору блуждающих была дарована жизнь. Да, он мог бы пойти ей навстречу, но она попросила не по форме. Он зацепился за это несоответствие, потому что знал, что не отпустит эту девушку туда. Не отпустит, пока не разгадает загадку. Есть процедура – есть несоответствие.

– И дать защиту твоим родным не в нашей власти, – ещё одна полуправда. Нирра Артахова наверняка уже приняла меры, но в таком состоянии, когда страх за родных вытеснил все мысли, девушка была не способна рассуждать логически. Дмитрий выдержал паузу и весомо добавил: – Пока нет официального признания.

Она застонала и замотала головой.

– Без санкции мы не можем вмешиваться. Разве что они сами напишут заявление.

– Почему… почему всё так…

Псионник знал эти обречённые интонации, не важно, какие слова произносятся, важно, что следует за ними.

– Я не знаю, в чем сознаваться! – её отчаянный затихающий крик слышали, наверное, и дежурные. – Да придумайте же что- нибудь! В конце концов, есть нераскрытые дела. Скажите… я всё напишу… о чём угодно… всё равно…