мне скорее покажут, как поят шакалов, чем дадут хоть глоток.

Моя роба липнет к спине, причиняя невыносимую боль, и я понимаю, что раны не зажили. Там все разодрано до мяса после последней экзекуции. Я бросаю взгляды на мужчин, таких же приговоренных, как и я, и понимаю, что они смирились, сломались. Они хотят смерти. А я нет. Я хочу жить. Я хочу еще немного пожить, чтобы увидеть его последний раз. Увидеть, что он жив, и тогда можно умирать. Я спотыкаюсь и падаю, меня бьют ногами, и я закрываю лицо, сворачиваюсь клубком, чтобы избежать ударов, чувствую, как волоком тянут за волосы по раскаленному песку, а потом швыряют с такой силой, что я пролетаю несколько метров. В рот и в глаза набивается песок. Я кашляю и захлебываюсь. Мне больно. Мне страшно. Падаю плашмя у чьих-то ног, вижу перед глазами носки сапог, начищенные до зеркального блеска. На подошве выбит знак армии правительства Единого Континента и латинская буква «М». Приподнимаю голову и вижу железные пряжки, высокое голенище, черные брюки, заправлены в сапоги. Пытаюсь встать на локти, и в этот момент чьи-то руки рывком поднимают с песка, и мне кажется, я лечу в пропасть, меня раздирает на части, мое сердце колотится так громко и сильно, что вот-вот раздробит грудную клетку, потому что я вижу его глаза. Синие. Как небо. Холодные и горячие одновременно. Он что-то кричит мне, а я не могу разобрать ни слова.

Вскочила на постели, задыхаясь, истекая ледяным потом. Во рту все еще привкус песка, болят глаза, и горло пересохло от жажды. Несколько минут сижу в темноте, пытаясь успокоиться, чувствуя, как горит моя кожа, словно от долгого пребывания под солнцем. Закрываю глаза.

«Ты придешь, Лия. Ты придешь. Хотя бы для того, чтобы спросить, что кричит мужчина из твоих снов».

Вы думаете, что вы свободный человек. Вы видите мир таким, каким привыкли его видеть. В вас вложены все знания с рождения, и вы считаете, что это правильно. Так должно быть. Вы к этому привыкли. А у меня никогда не было этого ощущения правильности. Мне всегда казалось, что что-то не так. Внутреннее ощущение фальши. Мое идеально-стерильное окружение не больше чем бутафория.

Я любила взбираться на гору, подходить к самому краю обрыва и смотреть на Остров. Я это делала столько, сколько себя помню. Здесь, в одиночестве, я не боялась, что кто-то поймет, о чем я думаю, услышит мои мысли, подсмотрит за моими эмоциями. Ведь ни у кого из нас их не было. Ни у кого не возникало желания подняться сюда, чтобы побыть одному и подумать. Не об извечных тренировках, лекциях, сборах, уроках, экспериментах с проводами, подключенными к мозгу, а о том, кто я. Кто мы все? Люди, живущие на Острове, изолированные от Континента? Звереныши в одинаковой одежде, готовые сожрать друг друга, чтобы стать Избранными.

Мне исполнилось четырнадцать. Я нескладный подросток с длинной темной косой, перехваченной простой черной резинкой. У меня лицо с широкими скулами, раскосые светло-голубые глаза и противно-белая кожа, которая беспощадно сгорает на солнце до волдырей. Пару веснушек на переносице. Я только начинаю формироваться в девушку, и похожа на мешок с костями, торчащими ключицами, с почти отсутствующей грудью. На мне строгое темно-синие платье до колен, из жесткой материи, от которой зудит и краснеет кожа. Но я привыкла к покалыванию шерсти. Скоро зима, и на Острове уже довольно прохладно. Начнется сезон дождей. Но перед этим будет праздник. Мы, достигшие четырнадцатилетия, перейдем в новый сектор, на новый уровень. Нас вкусно накормят, мы будем стоять на площади, выстроенные в четыре шеренги, а поодаль пятая. Но нам нельзя на них смотреть.