– И кто же он, этот счастливчик?

– Марио Медичи, семнадцати лет от роду, до вчерашнего дня считалось, что сгорел на инквизиторском костре в 1584 году.

Потрясенное молчание было мне ответом. Тишину разбивал лишь звук льющейся воды из так и не выключенного крана. Неужели я ошиблась? Неужели приказы начальства и общественное мнение для этой женщины важнее собственного представления о том, кто такой Лим, на что он способен, а на что нет? Она же знала его не только как начальника, но и как… друга? любовника?

Ее голос, прозвучавший в затянувшемся молчании, заставил вздрогнуть:

– Я помогу тебе, но при одном условии: чем бы ни закончился твой план, ты предстанешь перед судом как убийца Распределителя. И признаешься во всем.

– Согласна.

– Простых слов мне мало. Поклянись.

– Тогда и ты поклянись, что не сдашь меня своим сослуживцам до того момента, пока не выясним, кто подставил Лима.

Плечи инквизиторши вздрогнули, но слова божбы Катарина все же произнесла:

– Я, Катарина из рода Шелье, клянусь своим дыханием и своим даром, своей жизнью и своим посмертием, что не предам Светлану, принятую в род Дейминго, не передам ее в руки инквизиции до тех пор, пока не будет найден оклеветавший ее саму и ее супруга.

Я повторила ее слова почти точь-в-точь, с той лишь разницей, что мои жизнь и дар стали порукой выполнения условий сделки.

Почувствовала, как по запястью побежали две змейки: одна – обжигающая до боли, другая – леденящая. Первая – знак того, что мне принесли клятву, вторая – что дар и жизнь стали зароком моего обещания.

А после будто кто-то спустил сжатую внутри меня до предела пружину, и я почувствовала, как банально теряю сознание. Последней мыслью было: «Не ошиблась!»

Очнулась я от хлесткого удара по щеке, судя по боли в обеих скулах и занесенной в замахе руки Катарины – очередного.

– Наконец-то, – облегченно выдохнув, без тени сожаления об избранном для пробуждения способе, произнесла инквизиторша, – минут десять уже валяешься без сознания.

Я попробовала подняться, но была остановлена властным:

– Полежи пока, а то опять шлепнешься.

Голова у меня слегка кружилась, и я предпочла последовать совету. Девушка меж тем продолжила то ли беседу, то ли допрос:

– Что это вообще с тобой было?

– Обморок, – провозгласила очевидную истину.

– Да я поняла, что не придворный реверанс. Раз уж мы с тобой сейчас гребем в одном направлении, мне необходимо знать, когда ты в очередной раз решишь выкинуть нечто подобное Так по какой причине потеря сознания? – въедливостью Катарина могла посоперничать с концентрированной азотной кислотой.

– Беременность, – мой ответ заставил собеседницу присвистнуть.

Страж задумчиво глядела на меня, выстукивая ногтем замысловатый ритм по кафелю.

– Любящая, беременная и, как посмотрю, способная на все, – вынесла она свой вердикт в отношении меня. – Итак, сумасшедшая, у тебя есть хотя бы план действий?

– В общих чертах…

Начать пришлось издалека, с 1905 года, а именно с рассказа об обезумевшем Распределителе и причинах, побудивших инсценировать собственную смерть: мне не хотелось становиться в очередной раз заложницей обстоятельств. Участь племенной кобылы, которую без спросу выдадут замуж за того, чей дар сильнее, а кошелек – толще, а именно таковая ждала выпускниц Института благородных чародеек, не прельщала. Рассказала и про то, как Лим меня нашел, несмотря на все уловки, как бежала с собственной свадьбы, как искала того, кто сможет спутать все планы сиятельных магов, грызущихся за распределительское кресло.

– И кого же ты подозреваешь? Барто? Хольгу? Виджея? Лакшая? Франческо? – она выстреливала имена, словно отщелкивала костяшки на счетах. Четко. Зло.

Мелькнула мысль: «Неужели сама примерялась к этой аристократической элите от магии?»

– Всех, – ответила, на мгновение задумавшись. Хотя, по зрелом размышлении, Франческо можно было отринуть. Он сам едва не угодил за решетку.