Чем дольше идет дождь…

– Знаешь ли ты, что дед твой получил выморочные земли? И два городишки с правом взымать налоги именем царя. А те налоги шли вовсе не в казну… и знаешь ли, что когда матушку твою повезли из терема, то следом отправили две подводы, с рухлядью драгоценной и с золотою посудой. А когда ты родился, послали ей в дар ожерелье. Ты должен был видеть его… тяжелое, широкое, с каменьями алыми, будто кровь.

Егор видел.

И помнил.

Ожерелье это матушка хранила в отдельном ларце, который и на ключик запирался. А ключик с собою носила… только не надевала.

Почему?

Ожерелье было красивым.

Звенья чеканные, будто из кружева плетеные. И хитер узор, сколько ни гляди, а все одно новое увидишь. В нем и травы сплелись косою девичьей, и птицы диковинные в них спрятались, и звери всякие… этакую красоту не каждый день наденешь.

На памяти Егоровой матушка и надевала ожерелье лишь раз в году – на его, Егоровы, именины, приговаривая:

– Чтоб помнили…

А об чем – не говорила. Тогда не говорила.

– Так зачем ему? – шепотом поинтересовалась тень.

Зачем?

Как знать. Егор и сам себя спрашивал, не единожды, а ответа не придумал. И тень его не знает, потому как тот, кто мог бы правду сказать, при смерти.

– Вы дети его… плоть от плоти… кровь от крови… и вы ублюдки, уж прости за правду. С вашими мамками он не был венчан, не давал клятв…

…верно.

…и к этому слову Егор тоже привык.

…это царица-матушка изволила именовать их бастардами, на чужой манер, благородным звучанием слова прикрывая неблагородную суть. И Егора это раздражало. Ублюдок – оно верней, правдивей.

Только тень не о словах, а о наследстве.

Трон и корона.

Кровь царская, которая просто течет и плевать ей на законы человеческие. Прольется на камень, и признает тот. Нет, будь законный наследник, никому и в голову не пришло бы ублюдков к камню вести, но это если будет…

– А вот она – дело иное… волчица о своих волчатах печется, мать – о детях… она вас называет сыновьями, только… подумай, нужны ли ей этакие сыновья? Да и не сыновья, если разобраться, пасынки. Помеха… вот появится царевич, и многие ли признают его? Бояре-то ее не любят… и найдется кто, который скажет, что царевич-то негодный. Ты вовсе видел его? Ты знаешь? Вдруг да слаб он? Телом? Умом?

Молчать надобно.

И Егор молчит.

Воду собирает. Слушает… о том, что тепла кожа тени, а значит, не тень она, но живой человек. Что кожа эта мягка… что пахнет она цветочным лугом… что укрыта теплым бархатом, да не простым – заговоренным, и стекает с него вода, не мочит.

Дорогая ткань.

И не всяк носить ее сподобится.

– Да если и всем хорош, то… она ведь от сына не отступится, и от трона… и власти не утратит. Сие боярам не по вкусу. Им бы своего человека посадить…

– Хватит…

– Ты ведь думал о том, признай. – Тень подобралась так близко, что сквозь морок проступили человеческие черты. Только сколько ни приглядывайся, а не разглядишь, плывут, меняются.

Вода любит играть.

– Ты думал о короне… о троне… о власти… ты достоин ее. Разве нет?

– А разве да?

Вода собиралась в Егоровой ладони, стекала по запястью в рукав, до самого локтя. И рубаха промокла насквозь, но холода