него было? – не разобрал). Причем первая пуля удачно так для немца попала мне в рот, выбивая зубы, разрывая язык. Так что докончить свое выступление я не успел (для адвоката – трагедия). Я снова умер… Я умер!.. Поделом мне!

Темнота. Перемотка…

Блин, ура! Снова стою в колонне военнопленных, и все ребята живы! А воентехник своим вопросом подтверждает реальность происходящего:

– И что вы предлагаете, товарищ старший лейтенант?

Я же готов обцеловать Прибылова, истребителя, бомбардировщика, Петруху, давешнего киргиза, короче – всех-всех! Даже пока еще живого немца-унтера.

Успокаиваюсь, собираюсь в кучу. Вновь держу речь:

– Товарищи, мы должны напасть на охрану, причем одновременно, и потом бежать, да побыстрее, с этого места.

– Вы старший по званию, товарищ старший лейтенант, вам и командовать, – говорит Онищук.

А я вспоминаю трупы в воронке, погибающих под пулеметными очередями красноармейцев, и немцев, расстреливающих бегущих к лесу безоружных…

– Подождем минут пятнадцать, товарищи, горячку пороть не надо, лучше уж наверняка.

И все так же, не спеша (а чего в неволю-то спешить?), идем. А я жду всей душой той немецкой колонны. Наконец-то эти твари проехали! Причем смотрели они на нас как на пустое место. Ничего… Еще припомним вам это. И под Сталинградом, и на Кавказе, и в Белоруссии, и вплоть до гребаного Берлина… Ну, все, пора.

– Товарищи, пора, нападаем одновременно на всех конвоиров, сигнал – «Бей гадов!». Все ясно?

Ребята кивками подтвердили. И… пришло время освобождения (окончательного ли?).

– Бей гадов! – кричу я срывающимся голосом, а сам бегу на унтера. Немец, видимо, впал в ступор, он жмет на спусковой крючок, но то ли предохранитель не снял (а он есть на немецком автомате?), то ли не дослал патрон в патронник. Короче: в прыжке влетаю сапогом немцу в грудную клетку, думаю, проломил грудину тварю (или твари?). Где-то рядом, за спиной, слышу выстрел, затем еще и еще.

На дороге крики, вопли, стоны умирающих (надеюсь, в большинстве – немцев), ну, и выстрелы тоже. Из всего происходящего вылавливаю какие-то отдельные картинки. Вот кто-то навалился на немца и остервенело лупит того по морде собственной же фрицевской каской – бесконечно, превращая человеческое лицо в кашу, в фарш, сам уже залитый кровью и какими-то ошметками. Кто-то бесконечно и страшно, на одной ноте воет… Вот рядом Онищук с колена стреляет в убегающего немца: раз! – промах, два! – промах! Вроде третья пуля, посланная Петром, валит немца, почти добежавшего до деревьев. Упал, вскинув над головой руки, блеснув стеклами очков. Не добежал мой знакомый очкарик до спасительного леса…

Тут до меня (и не только) доносится подозрительный скрежет и грохот, твою мать, танки. Оборачиваюсь, на нас несутся (сориентировались, твари) три легких немецких танка. Это которые с пулеметами вместо пушек. И снова пулеметные бесконечные трели… Да какие, на хрен, трели, треск! Будто рвут что-то. Треск очередей и моторы танковые грохочут, с каким-то подвыванием…

Твою ж мать!

Это что, я опять ребят под монастырь подвел?! Блин! Как исправлять-то?! Пытаюсь стрелять из унтеровского автомата по смотровым щелям переднего танка. Результата нет…

Вспоминаю, что вытащил у унтера еще и гранату. Бросаюсь на землю и ползу между тел навстречу этому проклятущему танку. Между мной и немецким карликовым бронечудовищем было метров сорок, но он летит. Мне кажется, что именно летит, хотя понимаю, что на самом деле он довольно неторопливо ползет ко мне, и я ползу к нему. Все! Дистанция метров десять… Да где у этой хреновой колотушки кольцо, а?!

Два остальных танка, стреляя без остановки, торопятся к лесу, «мой» же танк идет ко мне. Да блин! Как же взорвать эту гранату?! Читал же про такие «толкушки»! И вспомнить не могу! Ну, нет у нее ни кольца, ни скобы никакой нет! Что делать?! Мать- мать-мать!!!

Танкистам (в отличие от меня) думать незачем. Они на этой машинке уже раскатали в блин всю Европу! Что им я! Танк-то несерьезный! Маленький, пулеметный, броня картонная – я же все это знаю, читал не раз! Только нам здесь и такого много… Танк наплывает на меня как ужас во снах. Мне кажется, что я чувствую, как поскрипывает-постанывает белорусская дорога под тяжестью чуждого железа, перемалываемая в пыль безжалостными гусеницами. Танк наползает на меня, бью гранатой о танк. Граната молчит, ей, суке немецкой, по фигу мои мечты и страдания. Танк уже почему-то очень медленно заезжает на меня… Ну почему на ноги! Почему не на голову! Бо-о-ольно как!!! предыдущие смерти мои и рядом не стояли с этой болью! Когда же я уже сдохну!