тертые, понимаешь, немцы нас многому научили, у нас даже повара и санитарки по два-три убитых немца на личном счету имеют. Зря, что ли, тут немцев накосили, как колхоз сено, хоть в стога складывай. Все тут прошли ад поражений, бессилие окружения, слезы потерь и кровь, кровь, кровь. Чего дай бог избежать тебе, капитан. Я, и не только я, никогда не забудем утро двадцать второго июня, этот ад мы никогда не простим немцам, то есть гитлеровцам.

Кстати, вот этот старлей, комиссар дивизии, со своими ребятами нас и вытащил из Брестской крепости, слыхал про такую? Мы, в крепости отбиваясь от напора фашистов, ждали подкреплений от Генштаба и товарища Жукова, но не дождались. Поэтому я доверяю ему и всем нашим ребятам. Понятно, капитан?

– Понимаю вас, товарищ полковник.

– Ни черта ты, капитан, не понимаешь, меня могут понять только те, кто выжил в крепости. Короче, капитан, пока остаешься со своими ребятками под замком, не смейте умничать и пытаться вылезть, часовые сперва постреляют, потом думать будут, ребята много натерпелись от диверсантов в нашей форме. Вот приедет Елисеев, лейтенант из твоего же ведомства, и если он даст разрешение вас выпустить, выпустим, надо будет, еще и поможем.

– Понятно, товарищ полковник.

– Сержант, уведи задержанного, и смотри у меня, чуть выше кое-чего прыгнут, стрелять на поражение, приказ ясен? Никаких сантиментов, никаких интеллигентских размышлений, не подчинился приказу – смерть!

– Так точно, товарищ полковник.

Сержант опять взнуздал капитана и увел в гауптическую вахту дивизии, пусть пока сидит со своими архаровцами.

Пришел боец из тыловиков и убрал остатки трапезы, полковник посмотрел вслед уходящему красноармейцу, проводив того взглядом, и говорит мне:

– Ну что, старлей, верить капитану или нет?

– Товарищ полковник, не наша это обязанность верить или нет, вот приедет Елисеев, он и разберется, быть или не быть[217] энкагэбэшникам. Тем более скоро колонна должна подойти, радисты сообщили, они километрах в двадцати ночевали и рано утром вышли в путь к нам. Кстати, товарищ полковник, может, навстречу им выслать грузовики? Притомились, наверно, бедолаги, одиннадцатым трамваем-то топать.

– Черт, комиссар, ты прав, распорядись, бедняги и так в плену намучались, а я пойду к нашим раненым схожу.

В крепости, после деблокации, мы оставили умирать около ста безнадежно раненых, места в машинах-повозках не было, да и Калиткин констатировал, что даже эвакуация в Москву уже ничего не даст, или ранения смертельные, или гангрена в поздней стадии, или просто запущенная рана с большой потерей крови, то есть не жильцы. А около двухсот ранбольных, которых Калиткин обещал вылечить, мы забрали, и они расположились в санбате, да и у Калиткина теперь еще два военврача (оба из крепости) и человек десять санитаров (и из крепости, и из последней колонны пленных, которых Онищук привел). Так что Калиткин справится, тем более медикаментов нахватали и в совхозе, и в других местах (которые от Вермахта). А оставленных в крепости умирающих нам очень жаль, но что мы могли сделать? Думаете, легко было принять такое решение?

Кстати, раненые понемногу уже поступают в команду выздоровевших бойцов РККА. Затем мы их и распределяем в роты, по специальности, конечно.

Транспорта у нас развелось как грязи, по-моему, пора или автороту, или тележбат[218] учреждать. А то тут стоит в лесу замаскированной целая автобаза, и распределены они по подразделениям, хотя, может, так и нужно. Тогда ремвзвод хотя бы, да нет, ремвзвод у танкистов есть, они и машины ремонтируют, не пригодился мой креатив, а повозка особого ремонта плюс замены масла не требует. Но пробежался по командирам и полтора десятка советско-германских машин с прицепленными телегами через полчаса, под охраной двух ганомагов и одной «косилки», уехали навстречу колонне Елисеева, с приказом сдать колонну Кравцову, а самому на мотоцикл и лететь сюды.

Уехали, и через часик тарахтят цундапы, его величество особист пожаловали, быстро посылаю бойца, чтобы привели задержанного капитана. Рядом круто разворачивается мотоцикл, кто за рулем не видно, мотоциклист в вермахтовском мотоциклетном плаще, на кумполе каска, на морде хари – очки мотоциклетные, по подбородкам узнавать не умею, но по белой нашенской тряпке видно, что «немец» свой. С коляски важно слазит Елисеев в форме лейтенанта фельджандармерии, типа кожаный плащ, и слюнявчик металлический на шее.

– Ну, комиссар, как тебе мой вид?

– Красавец, наверно, встречные фрицы шарахались и памперсы нервно меняли.

– Что, такой страшный фельджандарм?

– Да нет, у тебя петлицы лейтенанта НКГБ сверкают..