— Я тебе не дочка!
— Внучка! Бедный внучка!
— Я тебе не внучка! У меня три брата-боотура!
— Ой-боой! Знатный внучка!
— Иди прочь, адьярай! Не тронь нас!
— Моя адьярай? Моя не адьярай!
— А кто же ты? Бу-у-у, и не адьярай?!
— Моя бедная Сортол, старая тунгус...
— С рогами? С губами?!
— Моя олешки гонит, нарты едет...
Морды показались вновь. Надвинулись, вытащили за собой из метели седые горбы, массивные тела. Два упряжных оленя рыли снег копытами, фыркали, трясли рогами. Шеи оленей были связаны поводком из сыромятной кожи. Сбоку, встряхиваясь по- собачьи, вынырнул мелкий, юркий, всклокоченный старичок. Шапка-трехклинка[35], закрывшая лоб до самых бровей, превращала лицо старичка в морщинистый, плотно сжатый кулак, опушенный по краям рыжеватым мехом. Открылся черный редкозубый рот:
— Ай, внучка! Внучка-ёкё[36]! Холодно, да?
Старичок сорвал с себя распашную па?рку, кинул на плечи Айталын:
— Вот, однако! Чего плачь? Чего рыдай?
— Брат...
Айталын указала на Нюргуна, заваленного снегом. Старичок взрыл снег ладошками, дернул Нюргуна за нос, удивился:
— Дохлая брат? Дохлая слезой не поднять...
— Сам ты дохлый! Спит он!
— Спать? На морозе? Боотур!
Старичок подпрыгнул, хлопнул себя по бедрам:
— Сортол на морозе спать, сразу дохнуть...
— Будить его надо!
— Надо!
— Он знаешь как долго спит? Знаешь, как крепко?
Старичок пнул Нюргуна: раз, другой. Тот откликнулся могучим храпом.
— Сортол знай, внучка! Ой-боой, знай! Боотур спать!
— Вот!
— Убей, не разбудить!
— Давай его на нарты положим! Отвезем в тепло...
— Сортол давать! Класть нарты!
— Спасибо, дедушка!
— Нарты крепкий, олешка сильный! Довезти! Где моя палка?
— Какая палка?
— Ай, потеря, большой пропажа...
— Зачем тебе палка?
— Олешки гнать! Палка бить!
— Да вот же она! Ты ее выронил, дедушка!
Айталын нагнулась за палкой.
