Похоже, папа и сам запутался.
На ходу я пытался читать вывески. Вспоминал, как оно вообще — читать. Получалось через раз. Это, например, «Юридическая консультация», а это «Молочные продукты». А в иной вывеске скоро дыру взглядом проверчу — и ничего толкового, кэр-буу!
Идти оказалось неожиданно далеко. Где ты, Мотылек? Верхом бы я мигом домчался, и не только в школу. При мысли о Мотыльке я загрустил. Найти бы...
Когда мы пришли, папа отвел Айталын к первоклашкам и убежал по делам. Я надеялся встретить друзей из нашего небесного улуса — Кустура, Вилюя, Чагыла — но никого из знакомых рядом не было. Вернее, знакомые были, только я их почти не помнил. И нечего хмыкать! Подите, вспомните тех, с кем учились четверть века назад! И в лицо, и по имени...
То-то же!
На уроке родной природы меня вызвали к доске. Я сперва растерялся, а потом начал отвечать: пихты и сосны, ручьи и скалы, волки, лоси и лесные деды... Особенно учительнице понравился рецепт балхая. «Печенка? — спросила она. — Налимья? Размять и горкой на студень? Ты не спеши, я записываю...» Она поставила мне «отлично», только велела, чтобы я меньше сочинял про стрельбу из лука и Бездну Смерти. На физкультуре я тоже отличился: бегал, прыгал, мяч пинал. Говорил же, справлюсь. Подумаешь, школа!
Во время перемены ребята спросили, как я провел лето. Ну, я рассказал. Вы еще не забыли, что я очень честный? Виноват, конечно — увлекся, и мы опоздали на математику. Клевый фильм, сказали ребята. Дашь ссылку, где посмотреть?
На математике мое везение закончилось. Иксы, игреки...
Ночью мне не спалось. И совсем не потому, что в маминой спальне заорал маленький Нюргун — а орал он, доложу я вам, по- боотурски! Я и до того не спал. Ну да, я забыл вам сказать: прошла неделя, мама с Нюргуном вернулись домой из родильного дома. За эту неделю много чего произошло, а по большому счету — ничего особенного. Нюргун успокоился, мама его покормила, и он заснул.
— Нет, — сказал папа. — Не позволю.
— Ложись, — велела мама. — Тебе рано вставать.
— На этот раз не позволю. Пусть хоть ремни из меня режут.
Подслушивать стыдно? Ну, стыдно. Вот, уши до сих пор горят! Я лежал, глядел в потолок и плакал от счастья. Плакать тоже было стыдно, но не слишком. Если папа сказал, что не позволит, значит, так тому и быть.
Я знал, что? он не позволит сделать, и с кем.
— Ложись, — повторила мама. — Никто твое сокровище не отберет. А если попробуют, у нас есть Юрюн. Он за брата глотку перегрызет. Да и не рискнут они... Я тебе точно говорю, не рискнут.
— Почему? — спросил папа.
— Они нам верят. Прикидываются, что не верят, а у самих глаза по пятаку. Если верят, побоятся.
Дальше я не слушал.
Я люблю стоять у кроватки Нюргуна, смотреть, как он спит. Спит он, как вся мелюзга — хотелось бы, чтобы чаще. Здесь он младше меня, слабее, беспомощней. Не это ли имел он в виду, говоря мне с наковальни: «Ты сильный. Сильнее меня. Хочу быть таким, как ты»? С другой стороны, мы здесь все разного возраста, не того, к которому я привык: Айталын, Умсур, близнецы... В последнее время я ненавижу эти слова: «с другой стороны». Еще больше я ненавижу слова «в последнее время».
— Почему? — как-то спросил я у дяди Сарына. — Почему Айталын и на компьютере без проблем, и с мобильником «на ты»? Почему Мюльдюн скрипит, пыхтит, книжки только что не грызет, а справляется? Папа, Умсур... Что, один я дурак?
— Не один, — дядя Сарын дернул меня за ухо. — И не дурак. Все дело во времени, дружок. Во времени жизни. Сколько ты прожил тут, а? А там ты прожил в два с половиной раза дольше. Верно?
— Верно, — согласился я.
Хотелось рассказать дяде Сарыну про мои сны, но я побоялся. Если верить снам, там я прожил чуть ли не в десять раз дольше.
— Вот оно и перевешивает, дружок. Мешает адаптации.
— Врешь ты мне, дядя Сарын. А как же Айталын?
Дядя Сарын завел новую песню: момент самоосознания, замещение прошлого, ложная память, экстраполяция,
