— Кого? — спросил я. — Кого ты будешь держать?

Он не ответил.

— Куо-Куо? Или, — я указал на дыру, — эту дрянь?

— Ему нельзя драться, — вмешался дядя Сарын. — Даже если он просто будет удерживать твою дочь, Кытай, даже если ему хватит сил... Это конфликт, понимаете?

Мама кивнула. Умсур кивнула. Кивнула тетя Сабия.

— Нет, — сказал я. — Не понимаю.

— Конфликт, — дядя Сарын ударил кулаком в кулак, и я всё понял. — Ему нельзя ни с кем конфликтовать. Драка, состязание, любое соперничество. Ты видишь его сердце, Юрюн? Да?!

Настала моя очередь кивать:

— Вижу.

— Время горит в звездах, дружок. Наше время горит в твоем брате. Что из этого следует? Что?!

— Он — звезда, — пробормотала тетя Сабия. — Свет и жизнь.

— Приблизься, — добавила Умсур, — и сгоришь.

Мама заплакала.

— Ему следует находиться в покое, — дядя Сарын налил себе чашку кисляка, выпил залпом. — Он должен спать. Спать там, спать здесь. Там — лежа на больничной койке, здесь — стоя у оси миров. Время должно гореть в нём медленно, очень медленно. Освободившись, он проснулся, и время полыхнуло костром. Что случается со звездами, если нарушается баланс процессов? В звездном ядре образуется черная дыра...

— Как в Нюргуне? — я подался вперед.

— В черной дыре, дружок, нет хода времени. Всё выгорело, до последней щепочки. Пепелище, угли да зола. Зайди туда — пропадешь. Подойди ближе, чем следует — пропадешь. Возьмут тебя за шкирку, бросят за горизонт...

— Горизонт событий?

Дядя Сарын долго смотрел на меня. В какой-то момент мне даже почудилось, что он сейчас откроет глаза.

— Дружок, — вздохнул он. — Ну ты и дружок! Да, горизонт событий. Откуда знаешь?

— Видел, — объяснил я.

— Где? Когда?!

— Буря хлестнул его молниями. Молнии ушли в дыру... Пустоши, дядя Сарын. Выжженные пустоши и горизонт, из-за которого нет возврата. Говорю же, видел.

— Теперь ты понимаешь, почему ему нельзя вот так? — Сарын-тойон еще раз ударил кулаком в кулак. — Дыра растет, и однажды...

— Она расширится? Станет боотуром?

— Да, боотуром. А значит, выйдет из подчинения. Ты освободил Нюргуна, он освободит её. Вернее, он станет ею — весь, целиком. Хара Сурэх[84], Боотур-дыра! Кому тогда выпадет срок бежать по выжженным пустошам? За горизонт событий?

Мне почудилось, что кроме нас двоих здесь нет никого, даже Нюргуна. Дядя Сарын, ты что, ждешь от меня решения? Одобрения?! Я уже освободил Нюргуна — к добру, к худу ли; я больше не хочу решать!

— Его можно вылечить? — спросил я.

— Да, дружок. Но боюсь, лечение тебе не понравится.

— К нему надо позвать знахаря? Шамана?

— Его надо вернуть в гору, к столбу. Приковать заново и оставить в покое. Мы не можем всегда быть сильными, мальчик мой. От этого мы покрываемся трещинами[85]. Прими мои слова, как горькое лекарство, согласись с ними. И я обещаю тебе...

Я встал. Слабак, я стоял сильным.

— Нет, — сказал я.

— Почему? Ты хоть представляешь...

— Нет, и всё.

Позже я перебрал тысячу доводов, почему нет. Доводы были вескими, убедительными. В них звучали правда, честь, долг, глупость, ответственность и безответственность. Я не стану их вам пересказывать. Мне они и самому не слишком нравятся. Нет, и