пленник. Ты не освободил его, ты его переприковал.» Вот, освободил. Нюргун большой, сильный. Вольная птица! И дом у него есть, крыша над головой. А я тут останусь, внизу. Папе с мамой весточку пошлю, на свадьбу приглашу. У нас с Чамчай дети пойдут. Чамчай умная, будет мне советы давать — не хуже дяди Сарына. Объяснит, что делать, куда идти, как поступать. А я буду слушать и слушаться. Не надо с Уотом драться, погибать не надо, спасать никого не надо...

Дядя Сарын. Тетя Сабия. Я обещал.

Не смог. Не спас. Слабак.

Что ж теперь, данное Уоту слово нарушить? Без толку костьми лечь? Ради чего? Кому от этого лучше будет? Ну хоть кому- нибудь? Скажите, а?!

— Вы тут это... Дальше сами, кэр-буу!

Уоту быстро надоело трудиться. Он оторвал от ворюги полосу сырого мяса, затолкал ее в пасть и принялся жевать, громко чавкая и пуская кровавые слюни.

— Спать, — плямкнул он. — Спать хочу.

И убрел в сторону конюшни. Оттуда долетел скрип арангаса: адьярай взбирался на любимый ездовой помост. Вскоре скрип заглох, утонул в громовом храпе. Я покосился на Чамчай: все еще сердится?

— Тебе не понравилось?

— Что?

— Ну, со мной... Не понравилось, да?

— Дурачок...

Айталын, вспомнил я. Интересно, дождется ли кто-нибудь от моей младшей сестры с ее вечными «дураками» такого ласкового, такого смертельно обидного «дурачка»?

— Ты не юли! — растерянность и смущение я спрятал за грубостью, как тело прячут за броней доспеха. — Тоже мне Куо Хап-диэрэнкэй[61]! Ты прямо отвечай: не понравилось?

— Понравилось.

— И всё?

— А чего ты еще хочешь? Ты спросил, я ответила.

Знаете, как я себя чувствовал? В рожу наплевали, а утереться не дают, вот как.

— Ну да, конечно. Где нам Уотову сестричку ублажить? Разве мы боотуры? Слабаки мы, передом не вышли... Раб- подставка[62], вот кто мы!..

— Дурачок, — повторила она. — Разве дело в тебе?

В рожу наплевали, утереться не дают, так еще и навозом обмазывают, как юрту на зиму. Вы бы стерпели?

— А в ком? В ком дело?

— Во мне.

Тут всей моей обиде конец пришел.

— В тебе? Что ты такое говоришь? Придумала тоже: в ней дело...

— Замолчи, — велела Чамчай. — Хватит.

— Ничего не хватит! Ты знаешь какая? Знаешь?!

— Знаю. Мне очень хочется погладить тебя по голове. Успокоить, утешить. Вот я сейчас шагну к тебе поближе... Шагну так, как я умею, как у меня получается. Со всеми своими клыками и когтями. Что будет? Что, сильный? Что, честный?!

— Стану боотуром, — признался я. — Не привык еще.

— А привыкнешь?

— Может быть.

— А может и не быть. Хорошо, я шагнула, ты стал боотуром. Что дальше? Кинешься меня колотушкой охаживать? Мечом рубить?!

Я пожал плечами:

— Вряд ли. Теперь я кинусь...

Она терпеливо ждала, пока я намолчусь вдосталь.

— Ну, ты понимаешь, зачем я кинусь, — другого ответа я не нашел. — А что? Обычное дело. Ведь лучше, чем колотушкой? Лучше, чем мечом? Все живы, все довольны...

— Все живы, — повторила она низким клокочущим голосом. — Все довольны. Не жизнь, а праздник. Разговаривать я буду с