В рощу однажды пошел я с кремневкою,

Так, из причуды досужей;

Мало сказать, что охочусь неловко я, -

Трудно охотиться хуже!

Чтобы стрелять – и не думал я этого,

Не было в ней и заряду.

В сакле ржавела кормилица дедова

Лет уж четырнадцать сряду.

Пробуя колос, дивясь высоте его, -

Так я добрел до покоса.

Люди косили луга богатеевы,

Хор их гремел стоголосо.

Вижу внезапно я: некто меж грядками

Крадется тайно и молча;

Сам безоружен, но странен повадками,

Да и походка-то волчья!

Должен узнать я намеренье скрытое!

Крадучись, следую с краю

И впереди его кем-то забытую

Сумку в траве замечаю…

Да поразит лиходея проклятие!

Корки нужны ль ему эти?

– Эй ты! Не стыдно ль такого занятия? -

Крикнул я, кражу заметя.

Вот задрожал, оглянулся в смущении…

Вижу кого же я? – старца!

Окаменел он, и я в изумлении

Также безмолвен остался.

«Слушай, – сказал наконец он таинственно

(В горце узнал земляка я), -

Бросил ведь я воровство ненавистное;

Сумка – моя, не чужая».

– Сумка твоя, так зачем тебе красть ее,

Если рассудим мы здраво? -

Он застыдился, как девица красная:

«Это одна лишь забава».

Больше прибавить ему было нечего

(Кровником стал я, быть может),

Кто б захотел убедить сумасшедшего -

Даром себя потревожит.

«Слушай же, пользуясь встречею нашею,

Сердца открою причуду:

Слаще мне пища, когда у себя же я

Кражею завтрак добуду.

Это влиянье заклятья какого-то!

С детства обучен я краже.

Красть уже нет ни причины, ни повода,

Но не избавлюсь от блажи!

Лучшие яства не будут отрадою,

Сытый покой мне не нужен;

Не успокоюсь, пока не украду я

Хитростью собственный ужин».

Вырвав ружье у меня (мы заметили

Волка у темной лощины),

Выстрелил, – и – небеса мне свидетели!

Волк покатился с вершины.

Хлопнул в ладоши я: здорово слажено!

Чудо иль только сноровка?

Я ведь сказал, что была не заряжена

Ржавая эта кремневка!

На барсука свою злость неуемную